Остановилось метро.

Воздушна повисла.

Стали автобусы.

Ни одного пассажира.

Город застыл, полумертв.

И только, вытянув дыма перо,

аэро над городом мчится к сияющей пропасти

и на вокзале

татакает пулемет.

Уже

у магазина Смитса и Верндта

висит афиша: «Правительство свергнуто.

Исполнительный Комитет».

На площади Мира

четыре трамвая лежат.

Мимо витрины шляп

провели арестованных полицейских.

Ночь пришла. По звездам прожекторы тянутся,

и, гильзами выстреленными соря, —

уже! — занимают радиостанцию

вооруженные слесаря.

Уже ревком добивает войну

и, дулом лоб кольнув,

уже говорят радисту: — А ну,

переведи волну.

«Маузера» у monsieur в висках:

— Давай-давай! — Под надписью «Робот»

распределительная доска,

и тихо ворчит мотора утроба.

Товарищ в доску ткнул сгоряча, —

monsieur под маузером залихорадило.

— Не мешкать! — и вниз опущен рычаг,

управляющий Роботами по радио.

И на фронте, оступившись о траншею,

Робот мотнул пневматической шеей.

Широкие пальцы из никеля

скрючились… и сникли.

Будто кровь подобралась под угли —

прожектора потухли.

Заворчав глухой утробой,

будто заспанный —

стал отваливаться Робот

на спину.

Замолчал на морде рупор,

замотались хоботы,

повалились к лицам трупов

Роботы.

Помутнела линза глаза,

искривились челюсти,

и последний выдох газа

низом тонко стелется.

Их радиаторы стынут. И стынут

с подбородками-ямочками винты.

И уже мы стоим на сияющих спинах,

наворачиваем бинты.

Утро легло лиловатою тенью,

и солнечный блик по Роботу — вскользь…

И птица села ему на антенну,

и суслик в ухо вполз.

К цветастым клумбам и траве

песочком тропок

приходит с лейкой в голове

садовник Робот.

Доспехом светя,

идет — быстрорукий,

на травку летят

распыленные струйки.

Подходят детишки, — Робот — добрый —

дает им потрогать и локоть и ребра.

По Москве в большом количестве —

ходят слуги металлические.

Вот — метлу держа в ладонях — с тротуара ровного

пыль сосет высокий дворник, весь никелированный.

Железный полон лоб забот —

пылищу вытянуть,

на лбу клеймо: «МОСРОБЗАВОД,

511».

Гуднули машины, пахнули булочные,

и Робот другой —

в стекле управляет движением уличным,

блестя рукой.

— В Маяковский проезд проехать как? —

Робот слов не тратит.

Карта Москвы на стеклянных руках,

и стрелка снует по карте.

А вот и столовая. Зайду, поем

после писания трудных поэм.

Столы стеклянные стоят.

Блестя щеки полудой,

эмалевый официант

несет второе блюдо.

От него не услышишь: «Как-с и что-с

сосисочки-сс, слушаюссь, уксус-с нету-с…»

Безмолвный Робот качает поднос,

уставленный феерической снедью.

И в мраморе бань, потеплев постепенно,

Робот исходит мыльною пеной.

Ноготки у Робота

острее лезвий «Ротбарта».

Станьте вплотную — Робот ручьистый

вытянет бритвы ногтей,

он вас помоет, побреет чисто

и не порежет нигде.

На вредных фабриках красок

хлопочут протертые насухо —

Роботы в светлых касках,

без всяких и всяческих масок.

Ни гарь, ни газ, ни свинцовая пыль

отныне людей не гробят.

Железной ногою в шахту вступил

чернорабочий Робот.

В вестибюле театра у синей гардины

ждет металлический капельдинер.

Светло-медные дяди торчат в коридорах,

и на водку дядям не платят —

человеческий труд — это слишком дорого

для метлы и храненья платья.

И куртку мою, и твою шубку,

когда в вестибюль мы входим оба,

снимает и вешает нежно на трубку

вежливый гардеробот.

А ночью, склоняясь над коляской —

нянька на тонкой смазке, —

Робот, задумчив и ласков,

детям баюкает сказки:

«Жил да был

среди людей —

берень-дерень

Берендей,

бородатый

чародей,

чародатый

бородей».

На нем колотушки и бубны висят,

а если ребенок орет —

пластмассовый палец кладет пососать

с молочного струйкою в рот!

На перекрестках гуляющих тысячи.

Сидит со щетками Робот-чистильщик.

— Почисть, дружище,

да только почище!

И чистит Робот, и бархаткой водит,

и щетку по глянцу торопит,

и даже мурлычет по радио, вроде:

— Ехал на ярмарку Робот…

Если дверь откроет Робот

вам в семье —

это вас не покоробит,

вовсе нет.

В дверь спокойно проходи-ка,

запах смол, —

это домороботиха

моет пол.

Метлою и бархаткой шибче шурши нам,

ты моешь, метешь и варишь —

живая и добрая наша машина,

стальной человечий товарищ!