Теперь Аня смотрела на него во все глаза, а Игнат круто повернул и зашагал по обочине дороги, сбивая сапогами пыль с травы.

Он уходил все дальше. Аня стояла и молча смотрела ему вслед. Игнат пересек полосу бетонки, оглянулся и помахал рукой. И Аня помахала ему рукой. Он скрылся за холмом, а она все стояла и смотрела в степь. Ветер чуть шевелил концы ее косынки, ласкал разгоряченные щеки. И тревожно и радостно было на душе у девушки, к горлу подступал теплый комочек, и она не знала, то ли смеяться ей хочется, то ли плакать.

Стадо поросят возвращалось с поля люцерны. Поросята шли тесно, спины зыбились, как мелкая кубанская волна. Крайние норовили отбежать в сторону, но Федька зорко следил за стадом и не позволял поросятам отбиваться. Он ловко носился вокруг на стареньком велосипеде, бесстрашно подскакивая на кочках, ныряя в ямы. Переднее колесо Федькиного велосипеда выделывало чудеса: подталкивало отбившихся поросят, обходило неодолимые препятствия, замирало на очередной кочке, словно осматривало дорогу.

Увидев Игната и Панкова, пастушонок стал выделывать на своей многострадальной машине такие вензеля, что она не выдержала и рухнула набок.

— Разобьется, стервец, — подосадовал Панков.

— Ничего с ним не сделается, — успокоил Игнат.

И в самом деле, ничего с Федькой не сделалось. Он вскочил, поднял велосипед и снова оседлал его.

— Федюшка! — крикнул Игнат. — Загонишь поросят, приходи сюда: дело есть.

— Приду, — отозвался Федька и погнал дальше свое беспокойное стадо.

— Значит, лавку я из красного уголка возьму, — обернулся Игнат к Панкову.

— Возьми.

Они разошлись: Игнат за лавкой, Панков в корпуса по своим делам.

Игнат уже несколько дней работал на ферме, но в общежитии стал обосновываться только сегодня. В комнатке, где Панков указал ему койку, стояло четыре кровати, а жило шесть человек: на двух кроватях спали посменно. Сюда же поселили и Федьку Сапруна, но койки для него не нашлось, и парнишка спал в углу на узкой лавке, с которой по нескольку раз в ночь падал.

Игнат набил тюфяк свежей соломой, по-солдатски, без единой складочки, заправил постель, на подушку, свернув треугольником, положил полотенце. Лавку из красного уголка он приставил к той, на которой спал Федька, ножки связал бечевкой, и получился устойчивый, достаточной ширины топчан.

Игнат не отдавал себе отчета, что ему понравилось в Федьке. Жили в этом парнишке как-то рядом озорная бесшабашность и застенчивость, наивная хитрость и честная прямота. Симпатичен был пастушонок Игнату, и он взял на себя заботу о Федьке, так заботился бы он о Катюшке, случись ей оказаться тут. Игнат даже подумал о сестренке, ладя пастушку топчан.

Федька вошел и сразу же спросил:

— Чего это ты устраиваешь?

— Кровать тебе устраиваю, — ответил Игнат.

Он поднял с полу тюфячок, на котором спал Федька. Солома в тюфяке сбилась в одну сторону, и было ее так мало, что на хорошую подушку не хватило бы.

— Держи, — Игнат передал Федьке матрасик. — Пойди вытряси из него труху и набей свежей соломой. Хорошо набей.

Федька хотел что-то возразить.

— Делай, что тебе говорят.

Федька покорно вышел. Вскоре он вернулся, таща на плече раздувшийся от соломы тюфяк.

— Это дело.

Игнат бросил матрац на лавку и принялся тузить его кулаком, потом запеленал в жиденькое Федькино одеяльце, ловко разогнал складки. Выправил углы и довольно огладил крепкий прямоугольник ладонями.

— От здорово! — восхитился Федька. — Это где ж ты научился?

— Научился, — усмехнулся Игнат. — В армии, брат, и не тому еще научат. Давай подушку.

Федька подал подушку в цветастой ситцевой наволочке. Игнат оглядел ее со всех сторон и даже понюхал.

— Завтра чтобы наволочку выстирать, — строго сказал он Федьке.

— Так она ж еще…

— Я сказал: выстирать! — отрезал Игнат. — Полотенце есть?

— Ни, нема, — виновато сказал Федька.

— Чем же ты свою физию вытираешь?

— Вот так, — Федька вытер лицо рукавом рубахи и усмехнулся.

— Правильно: едало вытер, и довольно.

В комнату вошел Семен Кудашкин, которого все звали Семка-шофер. Он был круглолиц, одет в футболку неопределенного цвета, всю в масляных пятнах. Ноги у Семки непропорционально длинные, и кажется, что под просторными штанами у него ходули.

Семка сел на табурет возле стола, оглядел комнату и скривил полные губы.

— Армейский порядок наводишь? Зря стараешься: черного кобеля не отмоешь добела. — Он остановил взгляд на линялом плакате, объяснявшем, как спасать утопающего, посмотрел на стол, заваленный кусками черствого хлеба, засиженной мухами брынзой. Рядом с кусками сала на столе валялась чья-то грязная рубаха, тут же стояла керосиновая лампа с закопченным обломком стекла.

Игнат проследил за Семкиным взглядом.

— Ишь ты, — Семка-шофер присвистнул, — и Федька туда же.

Семка вразвалочку подошел к Федькиной постели, ткнул пальцем в туго натянутое одеяло и вдруг со смехом плюхнулся на тюфяк, высоко задрав свои длинные ноги в грязных башмаках.

Игнат негромко сказал:

— Встань.

Семка медленно сел, широко и доброжелательно улыбнулся.

— Встань, говорю, — повторил Игнат.

Семка встал, притопнул ногой и развел руки.

— «Мой миленок осерчал…» — начал он.

— Заправьте койку, — перебил Игнат. Он и не заметил, что перешел на «вы»: армейская привычка взяла свое.

— А ты не командуй, — озлился Семка, — тут тебе не казарма.

— Заправьте койку, — еще раз напористо сказал Игнат.

— Скажи, какой генерал, какие коники выделывает. А ну, посторонись, — Семка согнал с лица улыбку и нахмурился. Попробовал плечом отвести Игната, но тот не двинулся с места.

— Чи я скажу, и ты поймешь, чи я пошлю, и ты пойдешь! — понизив голос, зло проговорил Семен.

— Заправь койку, — почти спокойно повторил Игнат.

Кудашкин взорвался. Одной рукой он схватил Игната за грудки, другую занес для удара.

— Ах ты!..

Но ударил первым Игнат — коротко, резко и так неожиданно, что Семка-шофер отлетел к двери, под ноги переступавшему порог Панкову.

— Что такое? — подался назад Панков. — Что это такое?

— Это крюк правой, — потирая ушибленную руку, ответил Игнат.

Панков помог Семке подняться.

— Что у вас тут происходит? — обратился он к Семке.

Тот обалдело смотрел на него и молчал. Федька рванулся вперед, чтобы объяснить, но Игнат поймал его за плечо и притянул к себе.

— Ничего не происходит, — сказал он спокойно, — приемы бокса показывал. Нас в армии учили, вот я и показал ребятам.

Семка-шофер пришел в себя. Помотав головой, он сел на табурет, но тотчас встал и вышел. Панков оглядел комнату, помолчал.

— С приемами ты не особенно, — сказал он наконец, — не увлекайся. Вот оно какое дело. Не ровен час, покалечите друг друга, а у нас свинарей и так маловато, — усмехнулся, еще раз оглядел комнату. — Спорт, конечно, дело хорошее. В прошлом году у нас футбольная команда была — у всех тут в округе выигрывали. Свинари — бегуны замечательные. Сколько им приходится за свиньями бегать — это же уму непостижимо! Они и на поле носятся, как черти, не угонишься… Лучших футболистов осенью в армию проводили. Одна была надежда на Федьку, а он технику оседлал, бегать совсем не желает.

И без всякого перехода проговорил:

— А живем еще паршиво, неряшливо. Твоя койка в этой комнате, как остров.

— Надо порядок наводить, — сказал Игнат.

— Надо, — вздохнул Алексей Васильевич. — Много чего еще надо, только не все есть и не все получается. Приемы бокса, Чернобылко, дело хорошее, однако не от всех болезней это лекарство. Вот оно какое дело. Ну, устраивайтесь.

И вышел.

Федьку распирало желание высказаться, и, как только Алексей Васильевич шагнул за порог, он восторженно воскликнул:

— Игнат, как ты его здорово, а?!

Игнат усмехнулся.

— Он меня тоже ничего.

Думали они о разном. Федька имел в виду Семку-шофера, Игнат — заведующего.