От бетонки до фермы петлял пыльный проселок. У въезда — шлагбаум, пустая будка и чавкающие под ногами опилки, пропитанные дезинфицирующим раствором.

Игнат обошел шлагбаум и остановился оглядываясь. Справа высокий кирпичный сарай — кормокухня. Дальше, по обеим сторонам дороги, образуя улицу, стояли одноэтажные длинные корпуса — свинарники. От одного к другому тянулись рельсы подвесной дороги. Между первыми подпорами сиротливо висела порожняя вагонетка.

Первые от кормокухни корпуса были кирпичные, крытые железом, дальше — саманные, под черепицей и шифером, а еще дальше — под соломенными крышами и тюками прессованной соломы вместо стен.

Улица была безлюдна. Из переулка между вторым и третьим корпусами слышались голоса и время от времени истошный поросячий визг. Игнат надел китель, фуражку и пошел на голоса.

Загоны перед корпусами были обнесены железной изгородью. Между ними, по узкой, как тротуар, полоске, ограниченной с обеих сторон сточными канавами, ходило человек шесть парней. Время от времени один из них нагибался через изгородь, хватал поросенка за ногу или за хвост и, не обращая внимания на визг, пересаживал в другой загончик. Потом выхватывал поросенка из этого загончика и перебрасывал в первый. Со стороны это занятие могло показаться бессмысленным.

Аню Игнат увидел не сразу. Она стояла у дальних дверей корпуса рядом с мужчиной в армейской фуражке. Это и был Алексей Васильевич Панков, заведующий свинофермой.

Поздоровавшись, Игнат прошел мимо парней. Он знал и не знал этих ребят. Три года назад эти хлопцы были совсем мальчишками, а теперь вот как выросли, выше Игната чуть не на голову.

А Панков совсем, кажется, не изменился. Такое же худощавое, с редкими веснушками лицо, те же каштановые мягкие усы над яркой, как у девушки, верхней губой, золотистые глаза в светлых ресницах. Застиранная курточка с хлястиками на бедрах висит на острых плечах, фуражка с голубым околышем кажется несоразмерно большой.

— А-а, служивый, — протянул он Игнату узкую, с длинными пальцами руку. — Здравствуй!

— Здравствуйте, Алексей Васильевич. — Игнат пожал руку и не ответил на улыбку. Бросил короткий взгляд на Аню.

Она смотрела настороженно, однако без робости.

— Разговор у меня к вам, — сказал Игнат.

— Подожди чуток, — Алексей Васильевич снял фуражку, вытер коричневой тряпицей лоб и пригладил сильно поредевшие на темени каштановые волосы. — Я через полчаса освобожусь, тогда пойдем в контору, поговорим.

Панков и Аня пошли по загончикам, показывая, каких животных брать, и парни весело хватали поросят, потешаясь над их страхом, отпуская шуточки. Выбирали слабеньких, с желтой кожей, малорослых «задохликов», сбивали в одно стадо, чтобы завтра отправить на откорм в поле. «На курорты», — смеялись свинари.

Выбрав место почище, Игнат стоял, облокотясь на ограду. Из степи изредка налетал ветерок и приносил аромат цветущих деревьев и трав. После его свежего дуновения особенно тяжелым казался запах свинарника. Но никто здесь словно не замечал этого запаха. Игнат замечал и дышал полной грудью только в те редкие минуты, когда степной ветер пролетал над загончиками.

Алексей Васильевич издали кивнул Игнату. Они прошли за корпуса, через футбольное поле с одними воротами, мимо чахлого цветника к низкому длинному строению с тремя крылечками. Тут были контора и общежитие.

В конторе стояли стол, койка, застланная пестрым одеялом, табуретки. На одной из них — ведро с водой и кружка. Панков напился, бросил фуражку на кровать и сел за стол.

— Садись, Чернобылко, — кивнул он Игнату, — высказывайся.

— Возьмите на ферму работать, — исподлобья глядя на Панкова, сказал Игнат.

— Работать? — Алексей Васильевич огладил усы, задумался.

Игнат ждал.

— Я тебя с дорогой душой взял бы, — наконец заговорил Панков, — только должности подходящей для тебя не вижу. Вот оно какое дело. Демобилизованный сержант, людьми руководить можешь, а у нас… — Алексей Васильевич развел руками.

— Я не руководить, я на работу прошусь, — Игнат положил на стол загорелый кулак.

Панков прищурил золотистые глаза и, будто впервые увидев его, посмотрел на Игната. Перед ним сидел черноглазый молодой человек с хорошей военной выправкой. Тугая шея с крутым кадыком, крутой литой подбородок так и просились в широкий вырез матросской форменки. Но был на нем пехотный китель, застегнутый на все пуговицы, только крючки на воротнике не сходились.

— Видишь, какое дело… — начал Панков.

В это время дверь приоткрылась, и в комнату просунулась мальчишечья голова со сморщенным, в ярких веснушках носом.

— Можно к вам, Алексей Васильевич? — спросил звонкий голос.

— Ну, войди, — недовольно отозвался Панков.

В комнате появился парнишка в синей майке, с длинными тонкими руками. Игнат узнал его — это был Федька Сапрун, соседкин сынишка.

— Ты чего? — строго спросил Панков.

— Маманька ж говорила… На работу к вам.

Федька крутил в руках старую армейскую фуражку с черным околышем.

— А учиться, что же, совсем бросил?

— Я в той… в вечерней школе буду учиться, — быстро, точно заранее подготовив ответ, проговорил Федька.

— Какая у нас работа, знаешь? — строго спросил Алексей Васильевич.

— Со свиньями ж, — Федька распустил складки на переносице и быстро потянул носом.

— Таких, как ты, мы сначала в пастухи берем. Освоишься, дело узнаешь — переведем в свинари. Согласен?

— Согласен, — Федька широко улыбнулся, обнажив острые зубы.

— С ним все ясно, — сказал Панков, когда за Федькой закрылась дверь, — а с тобой не ясно. В пастушки тебя брать резону нет, свинарем…

— Возьмите свинарем, — сказал Игнат.

Панков дернул острыми плечами.

— Если просишься, возьму, только потом не обижайся: работа у нас нелегкая.

— Я работы не боюсь — Игнат встал. — Когда приступать?

— Да хоть завтра.

— Ладно, завтра явлюсь. Койку в общежитии дадите?

— Найдем, — Алексей Васильевич тоже встал. — Постель свою принесешь.

Панков протянул Игнату руку. Тот помедлил, потом подал свою.

Выйдя из конторы, Игнат Чернобылко направился к тому корпусу, где оставил Аню.

— В станицу пойдешь?

— Нет, сегодня не пойду, — ответила Аня.

Игнат глянул вопросительно.

— Каждый день ходить — ног не хватит.

— Ну, проводи.

Они вышли за шлагбаум, на степную дорогу, прогретую солнцем. С минуту шагали молча.

— Что ж не спрашиваешь, зачем я на ферму приходил? — спросил наконец Игнат.

Аня взглянула на него из-под платочка быстро и тревожно.

— Ты на меня обиделся?

— За что?

— А за часы. Я ж их подвела.

— Обиделся, — резко сказал Игнат. — Зачем ты это сделала? Тебе со мной неинтересно?

— Ой, что ты, — обеими руками отмахнулась девушка. — Я маме обещала вернуться пораньше, а ты все просил: останься да останься. Мне хотелось остаться, а надо было идти. Я и подвела часы, чтобы себя поторопить. И тебя… Не сердись, Игнат!

— Вчера я на тебя ох как был зол, — сказал Игнат, — сегодня уже отошло. Решил, что это все равно ничего не переменит, — он остановился. И Аня остановилась. — Я тебя никому не уступлю, пусть все на носу себе зарубят. И этот, Панков твой, пусть зарубит…

— Ты в своем ли уме? — в глазах у Ани мелькнул испуг. — Алексей Васильевич женатый, он замечательный человек, и ты не смей о нем так говорить… Какое ты имеешь право! — в голосе девушки были слезы. — Зачем ты приходил на ферму?

— Все-таки спросила, — усмехнулся Игнат.

— Если ты говорил что-нибудь такое Алексею Васильевичу, я тебе никогда не прощу!

— Если ты любишь этого Панкова, скажи прямо, — нахмурился Игнат.

— Дурак, — выпалила в лицо ему Аня, — ой, какой ты дурак!

Она повернулась, собираясь уйти. Игнат в спину ей сказал:

— Я к вам на ферму работать поступил.

Аня остановилась.

— Свинарем, — добавил Игнат.

Аня повернула к нему лицо.

— Чтобы около тебя быть все время, всегда.