Не сомневаюсь, каждый греческий воин задавался вопросом: почему я здесь, в земле чужой, за что воюю? Украденная (точнее, соблазненная) женушка Менелая да похищенные сундуки с золотишком – разве стоят они наших страданий, рек крови, смертей… Вожди говорят нам: дело не в Елене, тем более, не в украденном золоте – тут важно иное: нанеся оскорбление одному греку, троянцы оскорбили всех нас. Всех, без исключения. Ладно, допустим. Ну а если предположить, что этим греком был бы не высокородный Менелай, а простой воин. Или пастух. Или землепашец. Как в таком случае повела б себя знать? Неужели тоже пошла войной на обидчика? – Вряд ли…

Как бы то ни было, но никто из воинов не кинулся на помощь Терситу, не отвел руку Одиссея, не пристыдил его: что ж ты делаешь, сын Лаэрта, за что избиваешь безвинного?

Одиссей. Насколько ранее он противился участию в войне, настолько позже стал активнейшим ее пропагандистом. Никаких «домой» пока не доведем войну до победного конца. Крепитесь, соотечественники, недолго осталось, победа близка! – повторял и повторял Одиссей. Повторял в шатрах военачальников, в тихой беседе воинов у костра, на всенародных собраниях. Что являлось причиной столь удивительной метаморфозы? Думаю, тщеславие: уж коль я, Одиссей, на войне, и являюсь одним из руководителей греческого войска, то исход войны может быть лишь один – победный.

Итак, бедный Терсит лил слезы боли и униженности, молчали, понурив головы воины, молчал и я. Думал: хоть и неправ Одиссей, но негоже мне, одному из вождей греческих, в присутствии простых воинов выступать против него, такого же вождя.

Ну а следующая выходка Одиссея была направлена против меня лично. Вот при каких обстоятельствах это произошло.

Шел бой, один из самых кровопролитных боев десятого года войны: мечи бились о мечи, о щиты, вскрикивали сражающиеся, стонали раненные…

Но вот боги, наблюдавшие за происходящим с Олимпа, вынесли решение: быть сражению остановленным, и пусть Гектор, самый сильный из троянцев, вызовет на поединок любого из греков. Довели боги вердикт свой до оракулов, те, в свою очередь, до глашатаев, а последние во всю силу своих могучих легких возопили: остановитесь, мужи греческие и мужи троянские, прекратите бой!

Непростое с технической точки зрения дельце – это ж попробуй в самый разгар битвы успокой разъяренные, обезумевшие толпы, разведи в разные стороны… Но получилось. Не без божьей, разумеется, помощи.

В наступившей тишине из рядов троянских вышел Гектор, и на многие акты вокруг[3] разнесся его зычный голос: «Греки, пусть самый смелый и сильный из вас выйдет сразиться со мной, и результат поединка явит – на чьей стороне олимпийцы».

Разумеется, смелость Гектору придало отсутствие в наших рядах несравненного Ахилла, брата моего двоюродного. Обиженный на произвол главнокомандующего Агагемнона (наглейшим образом, без особой на то причины, сын Атрея забрал у него красавицу-наложницу), Ахилл на пару со своим закадычным другом Патроклом прервал свое участие в войне: ах, ты так, Агагемнон, законной наложницы меня лишать? – тогда повоюй без меня, блистательного.

Итак, кто сразится с Гектором, первым силачом троянским?

Молчат мужи греческие, цари и герои, переминаются с ноги на ногу, косятся по сторонам – кто же? А никто. Никто из рядов не выступит, не скажет: «Я! Я готов сразиться с Гектором».

И тогда к войску обратился Агагемнон.

– Соотечественники, – сдвинув густые брови, прошелся исподлобья по лицам воинов, – куда ж подевалась ваша смелость, ваша гордость! Неужели нет среди вас мужа, способного принять вызов этого задиристого, не в меру самоуверенного троянца. Куда ж подевалась ваша всегдашняя вера в превосходство греческого оружия?

Ну и далее, далее, в том же духе…

Однако, обращение его, громкое и эмоциональное, результата не возымело – как молчали мужи, так и молчат.

И тогда слово взял мудрый старец Нестор.

– Позор вам, воины, – произнес сипло. – Стыдно мне, пожилому человеку, за вас. Да будь я хоть на пяток лет моложе… да хоть на пару годков… ни секунды не сомневался бы, принял вызов троянца. Эх, что говорить… – махнул ладошкой презрительно, – помельчал народ греческий, помельчал. Куда вам, нынешним, до нас браться…

Слушая гневные речи, я лишь посмеивался про себя. Разумеется, ни малейшей боязни перед Гектором я не испытывал (никого не боюсь, я, Аякс Теламонид, самый сильный после Ахилла), а голос не подавал потому лишь, что было интересно:

Почему молчит везунчик – невезунчик Менелай, из-за семейных неурядиц которого затеяна вся эта долгая, кровавая кампания;

Почему молчит Одиссей, более кого бы то ни было ратующий за продолжение войны до победного конца;

А сам Агагемнон – отчего б ему, царю царей, не сразиться с Гектором, не подать войску пример отваги?

И даже Диомед… Вот уж кого не упрекнешь в нерешительности. В одной из битв он бросил вызов самому богу войны Аресу и даже ранил его, в другой выступил против богини Афродиты – да так успешно, что побежала богиня с поля боя. Однако сейчас и этот достойнейший муж молчит, словно в рот воды набрал…

А может все они, подобно мне, выжидают, про себя посмеиваясь?

Как бы то ни было, речь Нестора возымела действие. Из рядов вышли девять мужей, среди них Агагемнон, Диомед, Одиссей, и, конечно же, я. У старикана вспыхнули глазенки, оживился: ну вот, совсем другое дело. Отломил веточку на ближайшем дереве, поделил ножиком на части – восемь палочек коротких, одна длинная, положил в шлем, потряс основательно.

– Тянем жребий.

Конечно же, выпало мне. Что ж, я готов.

Удлиненное, утяжеленное копье в правой, громадный щит в левой, за поясом меч – я направился к Гектору. При виде меня в глазах троянца вспыхнуло нечто вроде страха, однако сумел он взять себя в руки и выступил навстречу.

С первых же минут боя стало ясно: я сильней и ловчей, моя реакция лучше, техника владения оружием выше. Копье, пущенное Гектором, я без труда отразил щитом; моё же копьё прошило не только его щит, но и доспехи, пройдясь по касательной к телу, оставило на нем длинную кровавую борозду. Однако не упал Гектор, не побежал с поля боя, вскинул руку: не волнуйтесь, троянцы, я в состоянии продолжить поединок. Схватил он камень – хорошего размера, хорошей формы, – и швырнул в меня. Точно в голову летел камень, однако, я успел увернуться. Что ж, Гектор, теперь моя очередь – метнул камень я. Вскинул троянец щит, только слабоватым щит оказался. Прорвав несколько слоев буйволинной кожи, камень угодил Гектору в плечо. Громко вскрикнул он от боли, шлепнулся на землю, завертелся в пыли, но уже через мгновенье вскочил и, потрясая мечом, бросился на меня. Упрямец, подумал я, ты желаешь продолжить поединок – что ж, продолжим. Твое мужество достойно уважения, однако нет у тебя, израненного и истекающего кровью, ни малейших шансов на победу. Если же ты надеешься, что пощажу тебя – жестоко ошибаешься. На войне не до красивых жестов, это известно и вам, троянцам, и нам, грекам. Известно всем тем, кто был до нас, и кто после нас будет.

Все бледнее лик сильнейшего из сыновей Приама, все медленнее выпады, слабее защита. Подкашиваются ноги, затуманены глаза. Ладно, хватит, пора кончать. Я пошел в последнее наступление, но в этот момент…

Наблюдающие за нами боги, очарованные моей силой и мужеством Гектора, решили: да не умрет сегодня ни один из сражающихся; быть прерванным поединку. И уже в следующее мгновение громкоголосые глашатаи донесли до нас волю богов.

Сначала прерванный бой, затем прерванный поединок – странно, очень странно… У богов, распоряжающихся жизнями нашими, своя логика, и не всегда она нам, земным, понятна.

Хоть и преисполненный досадой и раздражением, но не посмел я ослушаться олимпийцев – опустил меч. То же сделал и мой противник. Разумеется, его чувства при этом были полной противоположностью моим – прикрыв глаза, шевеля запекшимися губами, он вознес благодарность Громовержцу за спасенную жизнь. А затем случилось нечто необычное, обратился ко мне Гектор: