– Скажи, какие цели преследует эта твоя организация? – спросил он.

Вика удивленно подняла голову, она как раз занималась чисткой своего револьвера.

– Что? – удивилась она.

Борис замялся, но решил не отступать:

– Я хотел спросить, какие у вас цели? Ведь у каждой организации есть какие-нибудь цели, все чего-то добиваются, насколько я понимаю…

– Во-во, – усмехнулась Вика, – ты бы еще спросил: вше политическое кредо…

– Нет, но…

– Деньги, дорогой мой, – перебила его Вика, – деньги и еще раз деньги. Кого-то интересует власть, но это, опять-таки – деньги…

Она отложила в сторону оружие, размяла плечи:

– Знаешь, когда я была девчонкой, училась в школе, ходила в спортивную секцию, нам тоже что-то такое внедряли в наши неоформившиеся мозги: идеи всякие, патриотизм и все такое… Только, когда дома жрать нечего, а папаша пьяный валяется с какой-нибудь алкашкой, подобранной на ближайшей помойке, тут не до патриотизма, как ты понимаешь. Алкашки еще туда-сюда, а каково девчонке, если к ней под юбку лезет здоровенный мужик, а до двери еще надо добежать, еще надо ее открыть, а у мужика планка запала… пока жива была бабушка, я все к ней убегала. Просила ее, чтобы милицию вызвала, а она все твердила: стыдно, деточка, стыдно… То, что я в рванине ходила, недоедала, терпела всю эту грязь – не стыдно, а дружков папашиных приструнить – стыдно. Так и жили.

Правда, я способная была. На соревнованиях брала всегда призовые места. Мне тренер прочил большое спортивное будущее, – она засмеялась. – Олимпийские резервы! Ха-ха-ха!

Но потом нашлись добрые люди. Сначала, правда, тоже что-то о политике гнали, правда, не долго. Отобрали нас – лучших из лучших, одели, накормили и кое-что объяснили…

– Что же? – спросил Борис.

– А то, что каждый – сам за себя, – отрезала Вика.

– Это – твой девиз?

– Понимай, как знаешь.

– Почему ты раньше не рассказывала мне об этом, – спросил Борис.

– А ты не спрашивал, – Вика снова принялась за свой револьвер.

Борис смотрел на нее и думал: она рассказала теперь, потому что раньше он мог ускользнуть, раньше он был кем-то, от кого она некоторым образом зависела, а теперь он – никто. Теперь он в её власти, он стал её рабом, ее игрушкой. Глупо было бы скрывать от него что-то. Теперь, когда она уверена, что ему без нее некуда деться!

– Выходит, твоя организация что-то типа профсоюза вольных стрелков? – он постарался придать голосу максимальное безразличие.

– Выходит – так…

– А я думал…

– А ты думал, что попал в лагерь террористов и тебя непременно убьют, если ты не согласишься принять их веру, – она очень точно обрисовала ход его мыслей. – Нет, дорогой мой; мы – обыкновенные наемники. Профессионалы экстра класса. Работаем на тех, кто больше платит. В случае чего, страхуем друг друга. Конечно, и у нас есть руководство, оно занимается тем, что принимает заказы и распределяет среди исполнителей.

Она закончила собирать револьвер:

– Ну, все, мне пора. Хватит трепаться. Из палатки не высовывайся. Сегодня ожидаются гости.

Она вышла, оставив Бориса наедине с его мыслями и новыми вопросами.

92

В лагере ждали гостей. Борис не представлял себе, кто должен приехать. Но он понимал, что гости – люди настолько важные, что даже Вика вела себя несколько сдержаннее, чем обычно. Кроме того, Борис обратил внимание на то, что обычные занятия отменены; вопреки запрету высовываться, Борис все же подсматривал за тем, что творится вне его палатки, для этой цели он давно уже приспособил небольшую прореху в палаточной ткани, которую сам же и сделал. Итак, оставшись в одиночестве, Борис сразу же прильнул к прорехе и стал наблюдать. Правда, обзор у него был небольшой, но и его вполне хватило, чтобы понять, что лагерь практически пуст. Конечно, часовые были на своих местах, но, судя по всему, в лагере помимо них, остались только те, кому позволено было встретиться с неведомыми гостями.

Когда Борис уже устал от созерцания клочка пустынной горной дороги, его ожидание было вознаграждено. На плац где обычно проходили тренировки, въехали несколько армейских джипов. Борис видел, как они и остановились у крайнего ряда платок. Всего четыре машины, отметил Борис. В это же время со стороны штабной палатки к приехавшим направились несколько человек, местных инструкторов, среди них оказалась и Вика.

В трех машинах, как и предполагал Борис, оказалась охрана. А из четвертой выбрались три человека в неизменном камуфляже.

Так, так, так… Один, определенно – посредник. А вот двое других… Обе стороны обменялись рукопожатиями. Значит, знакомы? Ну, конечно! Жаль, что отсюда почти не слышно, о чем они говорят. Стоп! Вика разговаривает с одним из приехавших… Вот, они отошли чуть в сторону. Теперь смеются, он хлопнул ее по плечу. Погодите-ка, ведь его видел раньше! Нет, быть не может!

Борис всматривался в лицо приехавшего и не верил себе. Но в то же время, он всегда отличался великолепной памятью на лица. Неужели же память обманывает его?

Гостей повели к штабной палатке, и Борис покинул свой наблюдательный пункт. Он уже знал, где и когда видел лицо человека в камуфляже. И сейчас отчетливо вспомнил: санаторий под Звенигородом, сауна, девицы, исполняющие стриптиз, на столе перед ним обнаженная Вика; а прямо напротив – лицо этого самого человека.

– Да ведь они же меня тогда развести хотели, как последнего идиота! – Борис хлопнул себя ладонью по лбу.

Он вспомнил, как давал наставления совсем зеленому тогда Андрею, как сам разыграл пьяного, как Андрей что-то почуявший, испуганный, чуть побледневший, вызвал его в коридор и предупредил об опасности.

Ах, как красиво тогда ушел Борис! Как он сделал тогда всех! Ведь именно с того момента партнеры по-настоящему поверили ему, именно тогда пришел к нему успех и настоящие деньги. Борис улыбнулся победно, но вскоре улыбка сошла с его губ. Он огляделся и вздохнул:

– Выходит, я все-таки идиот, – с горечью произнес он. – Развели…

Значит, вот куда привела его всегдашняя амбициозная самоуверенность. Захотел телохранительницу отбить у конкурента! А как она легко отбилась, стоило только предложить больше денег! Хоть бы раз задумался.

Борис опять вспомнил, как Андрей предупреждал его относительно Вики. Но Борис настолько был уверен в собственной неотразимости, что забыл о всякой осторожности.

Хотя, надо отдать должное Вике, она очень скоро сделалась незаменимой. Сколько она всего сделала для семьи Шахматовых! Начиная с того случая, как заболел дядя Бориса, и заканчивая болезнью самого Бориса. И потом, она всегда проявляла столько самоотверженности, даже согласилась сопровождать Бориса в Швейцарию, хотя надежд на выздоровление у него не было. Так в чем же дело? Неужели он всегда врала? Да, но как она могла знать, что Шахматов выздоровеет? А что если и болезнь, и диагноз – все подстроено?

– Нет, это уж слишком! – остановил себя Борис.

– Но что же тогда? Неужели она действительно любит меня? Нет, это какая-то страшная головоломка! Хотя, погодите-ка, ведь была Рита… – дочь Соболева. А Соболев – очень лакомый кусок. Так, так, так… Выходит, что моя страсть к Рите тоже была использована в этой чудовищной игре. Стало быть, через меня Вика выходила на Риту, а от нее к отцу, то есть, к Соболеву старшему.

Шахматов вскочил с кровати и, вцепившись себе в волосы, начал быстро ходить по палатке.

– Они били без промаха. О, у них все рассчитано на много ходов вперед! Я оказался в свое время на дороге у этого Викиного профсоюза, как она его называет. Я отнял у них значительный куш. Но мне это даром не прошло. Хотя целились они дальше, их интересовал Соболев, вот они попутно обыграли меня, а теперь подкатываются к нему. Вот, вот какая игра!

Шахматов остановился и замер, прислушиваясь, не идет ли кто, ничего не услышав, он вслух задал себе еще один вопрос:

– Да, но почему я еще жив? Зачем я им теперь? Я – полностью отработанная пустая порода! На что они рассчитывают? Если это всего лишь каприз Вики, то жизнь моя несомненно висит на волоске, я слишком много знаю, поэтому опасен… Но, что если меня хотят как-то использовать? Как? Собственно говоря, только как приманку для Интерпола… Хм… В таком случае, мы еще посмотрим, так ли уж безобиден полудохлый червяк, насаженный на крючок. Во всяком случае, лучше бы Вике от меня избавиться. Отчаявшийся человек не дорожит собой, у него ничего не осталось, кроме нечистой совести. И она меня гложет.