— Да, это стихотворение вы хорошо напомнили… да… В таком же смысле вообще всякое творение говорит. Что, например, птицы имеют свой язык, это даже признают некоторые ученые. Поет соловей — конечно, славит Бога.

(Если Бог даст, завтра допишу).

Батюшка также упоминал о книге одного архимандрита, жившего в Боровске:

— Тогда в Боровске было не то, что теперь. Хотя и теперь там Оптинский архимандрит (то есть бывший прежде в Оптиной), но уж с братией все равно ничего не сделаешь. Так вот он там, в тишине, и писал из собственного опыта об Иисусовой молитве, — нечто вроде дневника. Эту книгу надо читать уже преуспевшим, а для новоначальных она совершенно непонятна, как логарифмы непонятны ученику приготовительного класса. Все слова понятны, а общий смысл невозможно уловить. Эту книгу печатать нельзя, она и у меня в рукописи. Прежде ее и не пропустили бы в печать, а теперь пожалуй, напечатают, да никто читать не станет. Сочтут или глупостью, или ересью. Теперь такими вопросами не интересуются. Всё изменилось. Братья не признают. Повсюду разврат.

Я, как духовный отец, много узнаю на исповеди. Конечно, говорить этого не могу, — у меня на губах двадцать пять замков. Ужасы открывают мне. И сами говорят, что не знали, что делали. Например, в 1905 году шли на баррикады, думая, что идут за правое дело, как им сказали. Да, они хотели сделать то же, что сделали во Франции во время ужасной Французской революции. Везде подготавливали — и в Москве и в Петербурге — к тому, чтобы учредить новое временное правительство и заставить всех присягать ему, как и было во Франции. Тогда всех, кто не отрекался от старого правительства и Христа, казнили всенародно на площади. Для более быстрого совершения казни изобрели даже гильотину и казнили два миллиона человек. Как Господь будет судить погибших, не знаю. Хотя вера не правая, но все-таки христиане и умерли мученически за Христа. Потом (революционеры) выпустили всех арестантов, то есть предоставили полную свободу всякому беззаконию. Потом первым делом осквернили храм. Внесли в собор на роскошном троне парижскую красавицу. Внесли в алтарь и нагую ее посадили на престол. Затем, надругавшись достаточно над святыней, посадили снова эту красавицу на трон, накинули на нее одежду и на руках понесли по всем улицам по городу, заставляя всех покланяться ей. Вот тоже самое хотели устроить и в России. И уже почти все было готово, но Господь не допустил. В это время в Москву приехал Дубасов и принял надлежащие меры.

Теперь повсюду ненавидят христианство. Оно для них есть ярмо, мешающее жить вольно, свободно творить грех. Еще Гете один раз выразился про христианство так: «Только две вещи ненавижу я: клопов и христианство!» Смотрите, какая насмешка, какое кощунство. Когда он умирал, то закричал: «Света больше! Света!» Страшные слова. Значит, на него уже надвигалась адская тьма. Вот так и теперь ненавидят христианство и по смерти идут на дно адово. А здесь, в тиши, спасаются, как, например, о. Феодул.

Про него с самого начала Батюшка сказал:

— У него лицо было всегда такое, как в Евангелии сказано про Иисуса Христа, что «Лице Его бе грядущего в Иерусалим» (Лк. 9, 53), такое восковое. Он уже и не думал ни о чем мирском, — потерял всякое пристрастие к миру. Такое выражение лица я замечал еще у художников. Например, на одном вечере Майков и Полонский читали свои произведения, и у Майкова оно чуть было заметно, чуть-чуть мелькало во время его сильного воодушевления. Но вся полнота принадлежит, конечно, инокам… Да, его лице «бе грядущего в Иерусалим».

Когда Батюшка говорил мне про смирение, он рассказал следующее:

— В древности одна женщина, еще молодая, как-то попала на необитаемый остров, — во время ли кораблекрушения, или еще как, но только она там провела одна, никого не видя, лет сорок. Конечно, одно утешение в молитве — и она начала подвизаться в посте, бдении и молитве, налагала на себя разные подвиги. Потом как-то к острову пристал корабль, и ее взяли с собой. Когда ее привезли, она для проверки своих подвигов отправилась к одному великому святому подвижнику и говорит: «Пробыла сорок лет одна, и так, и так подвизалась, — скажи отче, много ли преуспела и приобрела?» — Старец же ее спрашивает: «А что, принимаешь ли ты хуления, яко благословение?» — «Нет, отче». — «Иди, ничтоже имаши!»

Вот видите, чем испытывается преуспеяние. Поэтому я говорю: есть смирение — все есть, а нет смирения — ничего нет. Можно даже, говорят некоторые, спастись одним смирением без всяких трудов.

На это (рассказ о наваждении) Батюшка сказал:

— Вот и увидели большее. И чем более будете стараться жить по-монашески, тем более будете испытывать.

Я припоминаю, что во время сего наваждения, когда мне стало страшно, я порывисто начал творить Иисусову молитву, и на первом же слове, лишь я произнес: «Господи», — сразу все прекратилось, хотя, может быть, и на время, я теперь уже и не помню. Когда я сказал и об этом, Батюшка прибавил:

— Да и познали силу молитвы.

Кстати, запишу еще кое-что из наставлений, бывших на исповеди.

— Когда у вас бывают какие-либо мечтания, то вы сами им не противоречьте и не отгоняйте, а просто возьмите, да «Камнем» их, а «Камень» есть Имя Христово, Иисусова молитва. Не гордитесь и не тщеславьтесь ни сами в себе, ни перед другими. Сказано: не трубите перед собой и перед другими (ср. Мф. 6, 2), а считайте себя хуже всех и свыкайтесь с мыслию, что вы приговорены к адским мучениям, что вы достойны их и что избавиться от них можете только по милости Божией. Хотя это не легко, и только святые достигают того, что считают себя достойными адских мучений и худшими всех считают самих себя.

Я еще припомнил, как Батюшка говорил о совершенствовании человеков и духов:

— Бога познавать могут люди по мере того, как будут совершенствоваться еще здесь, на земле, но главным образом в будущей жизни. На небе все бесплотные блаженные духи все время совершенствуются, низшие подражая высшим (Батюшка перечислил чины, но я не запомнил их). Самые высшие духи — это серафимы, но и они не видят Бога таким, какой Он есть на самом деле, хотя каждое мгновение с огромной быстротой идет их совершенствование, и они подражают Богу, насколько им возможно. А серафимам уже подражают херувимы, и так далее, и наконец человек подражает ангелам. И так, друг другу подражая, все стремятся к совершенству, познавая Бога. Но полностью ни познать, ни увидеть Его никогда не будут в состоянии, ибо Господь Бог есть существо беспредельное, а все остальные существа, как сотворенные Богом, ограничены.

Была одна попытка не только сравняться с Богом, но даже стать выше Его, и окончилась она тем, что сей серафим стал ниже всех и приобрел сразу все отрицательные качества за свою гордость и дерзость. И вот чем больше здесь живешь, тем все более и более уверяешься, что Господь смотрит только на кроткого и смиренного. И потому так и ненавидит гордость, что это есть диавольская, сатанинская черта.

И еще припоминаю, как Батюшка говорил, что человек должен исполнять заповеди: «Будите святы, якоже Аз свят есмь» (Лев. 11, 45).

Начал читать Петра Дамаскина. Мне нравится эта книга. Это серьезная и глубокая книга, и читать ее быстро я не могу. Я сказал Батюшке об этом, и он подтвердил мои слова:

— Эта книга глубже аввы Дорофея. Еще бы, авва Дорофей — это азбука монашеской жизни, хотя, читая ее, можно открывать все новое и новое, и для каждого она является сообразной его состоянию (что-то вроде этого). Она имеет берег, и от берега можно ходить сначала по колено, потом глубже и глубже. А иной — сразу в глубину.

Есть маленький секрет, чтобы вставать легко к утрени и не просыпать: не осуждать тех, кто просыпает и опаздывает. Если не будете осуждать других, и вам будет легко.

В эти дни Батюшка на благословении кое-что говорил. На мой вопрос о страхе, который находит на меня в темноте, Батюшка сказал, что это, конечно, вражье.