Наступает весна, все оживает, днем бывает тепло. Птички пищат, поют, прыгают…Вся природа хороша. Я заметил, что с прошлого года я стал более любить природу, немного чувствовать ее красоту. Прежде я любил ее почти только в одном воображении, в мечтах. Сижу я все время у себя в келии, и никого, и ничего мне не надо. Пишу и читаю, — и мне хорошо.

Сегодня за трапезой читал один мантейный монах, он мне казался всегда довольно странным, грубым, даже холодным. И вот сегодня он читал очень хорошо, с чувством, с выражением и вдруг заплакал от умиления. Он, по-видимому, очень сдерживал себя и продолжал читать далее. Вот как легко обмануться в человеке. Поэтому никогда нельзя осуждать кого-либо, особенно по наружному поведению и виду. Удивительная эта страсть, и трудно с ней бороться. И не хочешь осуждать, а все-таки осуждаешь!

Вчера получил телеграмму от епископа Трифона. Поздравляет с праздником. Вот ее текст: «Да благословит вас Воскресший Спаситель. Епископ Трифон». Коротко, но утешительно для нас, то есть для меня и Иванушки. Это единственная полученная нами к празднику весть из Москвы, и, вообще, откуда-либо. Благодарение Богу. Я об этом сказал Батюшке, и ему, по-видимому, приятно было слышать. «Спаси его, Господи, за вас! — говорил он. — Великое дело — архипастырское благословение. Сам епископ может быть и грешен, как все люди, но его благословение и молитвы имеют великую силу, как диавол ни восставал против вашего поступления в монастырь, какие бы препятствия ни строил, чтобы опять столкнуть вас в то вонючее болото, все одолели его святые молитвы…»

Затем Батюшка спросил, не играю ли я на каком-либо музыкальном инструменте. Я отвечал:

— Нет, пробовал немного, да ничего не вышло.

— А брат Иван?

— Да.

— Так вам, значит, предстоит играть в душе по слову: «Пою Богу моему дондеже есмь» (Пс. 103, 33). Это чудная гармония замечается у Пифагора, но он был язычник. У него могли быть только чуть заметные намеки. Из его сочинений почти до нас ничего не дошло, маленькие отрывочки. А полнота этой гармонии у пророка и псалмопевца Давида в его псалмах. Это пение — достояние иночества…

Более не помню. Кажется, дальше Батюшка ничего не сказал. Я сам сказал ему, что вспоминаю теперь всякие вещи, случаи, слова, поступки, игры, бывшие несколько лет, даже лет за пять-десять, иногда с мельчайшими подробностями. На это Батюшка только сказал: «Да», — и больше не помню. Прежде на то же самое мне Батюшка сказал, что это брань. Действительно, только Иисусовой молитвой и можно отогнать ее, да и то иной раз нескоро и не особенно легко.

Читать иногда почти совершенно не дают. Кроме того, теперь еще эта скоромная молочная пища расслабляет как-то после поста, спать хочется во время чтения. Читаю я теперь опять Петра Дамаскина. Иногда, когда понимаю, замечательные мысли и вещи попадаются мне, как-то открывают они глаза на дело; так просто и ясно кажется все и в то же время премудро.

Как-то на шестой седмице поста, чуть ли не в среду, заходил к нам в келии Батюшка. Иванушка поставил самоварчик, попили чаю. Говорили более о практической надобности. Благословил помыть и почистить келии к празднику, да и сказал, чтобы было в келии чисто и прибрано всегда.

— Вот Георгий, Задонский Затворник, — у него все было самое простое и нигде ни пылинки.

Затем Батюшка благословил купить конфет.

— Это не грех, только надо меру знать, а то некоторые, когда поступают, чуть ли не по весу пищу едят, а потом в излишество впадают; так лучше, зная меру, иметь конфетки и укорять себя.

Затем по вопросу Иванушки коснулись немного смысла одного псалма. А потом Батюшка рассказал, как был поврежден текст вообще всех книг Ветхого Завета. Случилось это таким образом:

— По Воскресении Христовом Апостолы указывали евреям на пророчества, которые исполнились на Иисусе Христе, доказывая им истину их собственными книгами. Тогда они дерзнули вычеркивать и изменять те места, которые относились ко Христу и Его Воскресению. Таким образом они повредили все книги. Но Господу было угодно сохранить текст непреложным для всех последующих верующих. За несколько сот лет до Рождества Христова царь Птоломей пожелал перевести Библию евреев на греческий язык, как общеупотребительный в то время. Это, конечно, было промыслительно. Для этой цели он вызвал ученейших людей, знавших хорошо оба языка — и греческий, и еврейский — и поручил им перевод Библии. Они переводили каждый в отдельности, и потом все сверили. Так образовался греческий перевод 70–ти толковников, и в нем мы имеем истинный текст Библии… Вы затронули важный вопрос! А началось все с того, что стали сведущие люди сверять псалмы на русском языке, переведенные с греческого, с иным, тоже русским переводом, (но с еврейского).

Еще Батюшка сказал, что теперь евреи печатают и продают для русских евреев именно искаженный текст (Библии). Распространяются эти книги книгоношами, и потому можно налететь, так сказать, на «историю», что, конечно, нежелательно.

Книгу Игнатия (Брянчанинова), том третий, я уже давно окончил, теперь читаю опять Петра Дамаскина и, если Бог даст, начну Игнатия (Брянчанинова) том второй, том третий мне очень понравился.

Как-то я батюшке сказал, что несмотря на то, что вообще мне книга понравилась, есть в ней некоторые места, в которых я чувствовал некоторое сомнение, например мытарства, или еще престол на небе, чины ангелов, рай и тому подобное.

— Все это, — отвечал Батюшка, — надо духовно понимать, это только намек на самую действительность. А некоторые, не понимая, что здесь все сказано в вышнем, духовном смысле, соблазняются. Например, на небе пред престолом Бога завеса, которая раздвинулась, когда подошла к ней блаженная Феодора. Конечно, это надо понимать в другом смысле. Подобно тому, как говорят, что у евреев было на глазах покрывало. Ведь не значит это, что действительно над всеми евреями было некое вещественное покрывало. Или еще: говорится про серафимов, что они закрывают лица крыльями. Какие же могут быть у них крылья? Это значит, что они не могут видеть всей славы Божией.

Видимо, Господь подкрепляет меня, грешного. На самом деле, не привыкший к физическому труду, хотя и обладаю некоторой физической силой и выносливостью, я сегодня работал почти целый день. Встал я в 6.30 утра, убирал келию, до восьми часов молился (часы). Затем поставили самовар и к получасу девятого я был уже на работе. Работали без отдыха до трапезы, т. е. до одиннадцати часов. После трапезы я отправлял по обыкновению правило — от двенадцати до часу тридцати. После него чай до двух часов, и сразу на работу. До пяти тридцати работали с отдыхом одним минут в пятнадцать. Потом я умылся, переоделся и пошел читать Псалтирь (к вечерне не ходил) и до восьми часов вечера читал. Из этого времени на трапезу минут пятнадцать — двадцать, и теперь я в келии. Уже полчаса девятого, мне читать еще вечерние молитвы и пятисотницу справлять, и я чувствую в себе достаточно для этого сил. Почти весь день на ногах: одиннадцать с половиной часов на ногах за работой и на молитве, и почти два часа (немного более) на отдых в сидячем положении за трапезой, чаем и на работе, которая не из особенно легких: копали и возили на себе навоз для удобрения. И еще на ногах за молитвой пробуду, аще сие Богу угодно, часа полтора. И, слава и благодарение Богу, не устал. Аппетит хороший чрезвычайно после работы, трапеза еще слаще кажется, чем обыкновенно. До утренней трапезы есть очень хотелось, даже маленько ослаб, а подкрепившись, опять ничего. Начинаю узнавать, что такое физическая работа как работа, а не развлечение, как бывало в миру.

Слава Богу за все!

— Перебирать четки без молитвы нужно или нет? Ибо я слышал, что надо, а это мне кажется странным.

— Без молитвы, это, конечно, бессмысленно, — один процесс перебирания шариков и только. Другое дело, когда при разговоре с другими быстро перебирают четки с молитвой: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!» Иногда говорят и другие молитвы по четкам, например «Богородицу» сто раз, такая епитимия бывает. А без молитвы не надо.