Изменить стиль страницы

ДИТЯ НАРОДА

Я родился в сердце страны, в темной лесной глухомани.
Врос корнями я в свой народ, знаю его страданья.
Видел я, как в стужу дрожал обездоленный люд.
Знаю, как лица горе клеймит, как дети с голоду мрут.
Кожа на лицах у бедняков была молочно-белой.
Руки их багровели от вьюг, стужей сводило тело…
Я бы с розами не сравнил блеклых обветренных щек.
Эти лица съела метель, мороз оголтелый сжег…
Несчастен и жалок этот народ, богом забытый словно.
Он от голода изнемог и тьмой ослеплен духовной.
Мороз опять погулял в глуши, сглодал яровые опять.
Кору сосновую там едят — хлеба-то негде взять!
Грызть кору — и опять, опять до седьмого пота работать!
Это с полгоря им еще, да чем выплачивать подать?
Денег-то не видать, не слыхать, а чиновник примчит —
Дом продаст, надел отберет — столько бед учинит…
Все пропадет, все прахом пойдет — ни крова, ни урожая.
Нужда стоит и ждет у ворот, гибелью угрожая.
Выброшены, как высевки, в мир, по миру дети пойдут.
На бирже пофартит одному, других под забором найдут…
Да, в захолустье тягостна жизнь, словно тяжкая ноша.
Но безотрадней удел сироты, но участь бродяги плоше.
Дом родимый — все-таки дом, как бы он ни был убог.
Но нет ничего постылей и злей крутых сиротских дорог.
Если б кудесником я родился, была б у меня работа:
В сады и поля превратил бы я скалы, моря и болота.
К сожаленью, немощен я и хил и вовсе не чародей.
Но я утверждаю: в труде и борьбе счастье страны моей!

ФРАНЦИЯ

АНДРЕ ШЕНЬЕ

Андре Шенье (1762–1794). — Поэт, стремившийся «о новом петь античными стихами», Шенье черпал образы и формы своей лирики у древних авторов. Но для Шенье это не литературная условность. Ему удалось точно почувствовать и воссоздать наивную прелесть буколической Аркадии — изящество, присущее самым повседневным трудам и вещам, согласованность ритма человеческой жизни и жизни природы. Пластическое совершенство у Шенье не скрывает, а, напротив, подчеркивает ту свежесть чувства (подчас, особенно в его элегиях, вовсе не безмятежного), благодаря которой позднее поэты-романтики видели в нем своего предтечу.

Современникам, однако, Шенье был известен лишь как автор злободневных политических сочинений. Первое собрание его стихов появилось в печати только в 1819 году — через двадцать пять лет после того, как сам он погиб на гильотине. В России среди почитателей и переводчиков Шенье были Е. Баратынский, А. К. Толстой, А. Фет, но прежде всего — Пушкин, переложивший несколько пьес «певца любви, дубрав и мира» и посвятивший ему знаменитое стихотворение «Андрей Шенье» (1825).

«Я был еще дитя…»

Перевод А. Майкова

Я был еще дитя; она уже прекрасна…
Как часто, помню я, своей улыбкой ясной
Она меня звала! Играя с ней, резвясь,
Младенческой рукой запутывал не раз
Я локоны ее. Персты мои скользили
По груди, по челу, меж пышных роз и лилий…
Но чаще посреди поклонников своих
Надменная меня ласкала и, на них
Лукаво-нежный взор подняв как бы случайно,
Дарила поцелуй с насмешливостью тайной
Устами алыми младенческим устам;
Завидуя в тиши божественным дарам,
Шептали юноши, сгорая в неге страстной:
«О, сколько милых ласк потеряно напрасно!..»
* * *

«Супруг надменный коз…»

Перевод А. Фета

Супруг надменный коз, лоснящийся от жиру,
Встал на дыбы и, лоб склоня, грозит сатиру.
Сатир, поняв его недружелюбный вид,
Сильнее уперся разрезами копыт,—
И вот навстречу лбу несется лоб наклонный,
Удар, — и грянул лес, и дрогнул воздух сонный.
* * *

«Я вместо матери уже считаю стадо…»

Перевод А. Толстого

Я вместо матери уже считаю стадо,
С отцом ходить в поля теперь моя отрада.
Мы трудимся вдвоем. Я заставляю медь
Весной душистою на пчельнике звенеть;
С царицею своей, услыша звук тяжелый,
Во страхе улететь хотят младые пчелы,
Но, новой их семье готовя новый дом,
Сильнее все в тазы мы кованые бьем,
И вольные рои, испуганные нами,
Меж зелени висят жужжащими гроздами.
* * *

«Ты вянешь и молчишь; печаль тебя снедает…»

Перевод А. Пушкина

Ты вянешь и молчишь; печаль тебя снедает;
На девственных устах улыбка замирает.
Давно твоей иглой узоры и цветы
Не оживлялися. Безмолвно любишь ты
Грустить. О, я знаток в девической печали;
Давно глаза мои в душе твоей читали.
Любви не утаишь: мы любим, и как нас,
Девицы нежные, любовь волнует вас.
Счастливы юноши! Но кто, скажи, меж ими
Красавец молодой с очами голубыми,
С кудрями черными?.. Краснеешь? Я молчу,
Но знаю, знаю все; и если захочу,
То назову его. Не он ли вечно бродит
Вкруг дома твоего и взор к окну возводит?
Ты втайне ждешь его. Идет, и ты бежишь,
И долго вслед за ним незримая глядишь.
Никто на празднике блистательного мая,
Меж колесницами роскошными летая,
Никто из юношей свободней и смелей
Не властвует конем по прихоти своей.
* * *

«Под бурею судеб, унылый, часто я…»

Перевод Е. Баратынского

Под бурею судеб, унылый, часто я,
Скучая тягостной неволей бытия,
Нести ярмо мое утрачивая силу,
Гляжу с отрадою на близкую могилу,
Приветствую ее, покой ее люблю,
И цепи отряхнуть я сам себя молю.
Но вскоре мнимая решимость позабыта,
И томной слабости душа моя открыта:
Страшна могила мне; и ближние, друзья,
Мое грядущее, и молодость моя,
И обещания в груди сокрытой музы —
Все обольстительно скрепляет жизни узы,
И далеко ищу, как жребий мой ни строг,
Я жить и бедствовать услужливый предлог.