О Ян! Через простор морей холодных
К тебе, как чайку, песню посылаю.
Ей долго плыть в отечество свободных,
Застанет ли его таким — не знаю.
Иль, как седин сиянье благородных,
На эшафот пустой присядет с краю,
И отпрыск палача рукою неумелой
Метнет каменья в крылья чайки белой.
*
Все ж, прежде чем веревка палача
Затянется вкруг шеи несклоненной,
Пока стопой, опоры не ища,
Не оттолкнешь планеты оскверненной,
Пока земля от ног твоих, как гад,
Не прянула, —
пока не говорят:
«Повешен!» — веря в то недоуменно,
Пока не натянули капюшона,
Боясь, чтоб, сына лучшего узнав,
Америка не возопила грозно:
«Погасни, свет мой двенадцатизвездный!..
Ночь! Ночь идет — как негр, лишенный прав!..»
Покуда тень Костюшки не прольет
Свой гнев и Вашингтона тень не встанет,—
Прими начало песни, Ян! Она, как плод,—
Покуда зреет, человек умрет.
Покуда песнь умрет, народ воспрянет!
Ты спросишь: что скажу, когда Варшавы дети,
Надеясь лишь на чудо, поднялись?
Благодаренье богу, что на свете
Оригиналы не перевелись!
Не то я думать стал, что случай — суть природы,
И случай сей зависит от царей,
И что народы — это… огороды,
А люди превратились в писарей.
Что сгинули сыны Давидовой отваги,
Занесшие кулак с куском скалы,
Когда за ними лишь листки бумаги,
А против них граненые стволы.
И коль я не был там, где слезы и сраженья,
И первым пулям грудь не отворил,
Молчу… и сохраняю уваженье
К той колыбели, где растет Ахилл.
Париж, 1861 г.
I
Я был у тебя в предпоследние дни
[254]Недостижимого нити тончанья —
Полней, чем преданье,
Бледней, чем светанье…
И тихо рождению шепчет скончанье:
«Тебя не прерву я — нет! — повремени!»
II
Я был у тебя в предпоследние дни,
Когда стал подобен — мгновенье, мгновенье!
Той лире, которую бросил Орфей,
Где песнь ратоборствует с силой паденья,
И струны — четыре — с невнятностью всей,
Столкнувшись,
Попарно-попарно
Звенят, угасая:
«Не начал ли он
Отыскивать тон?
А может, он тот, кто играет… бросая?»
III
Я был у тебя эти дни, Фредерик!
И руки твои — с белизною скульптуры —
Восторг и захват, вдохновенье и шик,
И это касанье, как перья, сквозное,—
Мешались в глазах с костяной белизною
Клавиатуры…
Ты словно возник
Из мраморной глыбы,
Но незавершенно,
Как будто бы лона
Не тронул
Резец
Гения — вечного Пигмалиона.
IV
В том, что играл, что звучало и будет звучать еще лучше,
Преображенное эхом, иное,
Чем в этот день, когда белой рукою
Благословлял ты созвучья,—
В том, что играл ты, был тон
И совершенство Перикла,
Словно невинность античных времен
В домике сельском возникла
И прошептала, чуть дверь отворилась:
«Я в небесах возродилась.
Вот уже арфою стали врата,
Лентой — дорога,
Просфорой колос пророс на просторе,
Это уже разверзает уста
Эммануил на Фаворе!»
V
И была в этом Польша сиянья
Радуг восторга, взнесенных
Ко всесовершенству деянья —
Польша колесников преображенных!
[255]Это была Злато-пчела!..
(Я это слышал на грани сознанья!..)
VI
И вот — уже кончилась песнь, — о, как скоро!
И не вижу тебя, — ты уже не играешь,—
Слышу только — подобие детского спора,—
Нет — еще препирательство клавиш,
Не уставших звучать,
Когда песнь прерывают,—
По восьми и по пять:
«Начал ли он играть? Или нас отвергает?»
VII
О ты, — которое — профиль Любви,
Дополнение, сверхсодержанье
[256],
Стиль — именуешься ты меж людьми,
Ибо песнь образуешь и в камне становишься гранью…
Ты — в истории — Эра, когда ее круг
На подъеме взмывает до звезд,
Ты прозываешься Буква и Дух
И «Consummatum est»…
[257]О, ты — совершенное сверхпроявленъе,
И где и каков он, твой знак?
В ком он? В Фидии? Или в Шопене?
В Эсхиловой сцене?
Не хватает тебя!.. И всегда это так!
И такая нехватка — на мире пятно:
Дополнение?.. Страждет!
И начать оно жаждет,
И залог зачинанья желает оставить оно!
Колос?.. Он вызрел кометой златой.
Он под ветрами склонился покорно.
Тронь — и посыплются зерна,
И само совершенство посеет их щедрой рукой.
VIII
Погляди, Фредерик. Вон Варшава,
Видишь — над нею пылает звезда
Ярко, кроваво.
Видишь — костел и орган? Образ родного гнезда.
Зданья, как будто преданья живые,
Древние, как Посполитая Речь.
Площади глухи, темны мостовые,
В облаке Зыгмунтов меч
[258].
Глянь — по проулкам рядами
Скачут кавказские кони,
Ласточками над водами
Вьются перед полками —
Сотнями, сотнями…
Зданье в огне.
Выбилось пламя и вспыхнуло рядом.
IX
Глянь: подгоняют к стене,
Траурных вдов
[259] подгоняют прикладом…
В месиве дыма, огня и тумана
Через колонны балкона,
Как катафалк похоронный,
Рухнуло… рухнуло… фортепиано…
X
То… что прославило Польшу сиянья
Радуг восторга, взнесенных
Ко всесовершенству деянья,
Польшу колесников преображенных,—
Рухнуло вдруг и лежит без дыханья.
Вот она — светлая мысль человека,
Та, что растерзана злобой людскою…
Так оно было от века
С тем, кто лишает сна и покоя.
Вот, словно тело Орфея
Фурий терзает семья,
Воют: — Не я! — сатанея,
Каждая воет: — Не я!
XI
— Кто же? Не ты ли?.. Не я ли?
«Внук, веселись! — судным гласом поем
мы с тобой… —
Камни глухие и те застонали:
Идеал коснулся мостовой!»