Чувствуешь, ветер добреет,
вздохом весны обновленный,
воздух целует листву и цветы,
и родничок в них пестреет.
В берег прохладой соленой
бьется морская вода.
Пусть есть у жизни зима и ненастье,
жизнь не умрет никогда.
Взор твой весна напоила,
вечность в глазах твои брезжит;
благоговейно клонятся цветы,
где бы ты ни проходила.
Вновь дождалось побережье —
май к нам плывет сквозь дожди.
Где б ни была ты, тебя, дорогая,
скоро прижму я к груди.
И вознесет нас крылатый
воздух земли обновленной.
Как две волны, мы сольемся с тобой,
синью и светом богаты.
Веет прохладой соленой
майского моря вода.
Знает любовь и ненастье и зиму,
но не умрет никогда.
Взмоем к истокам счастливым
жизни… Коль смерти охота
встретить нас — что она против любви?
Глянет лишь взором ревнивым.
Два наших имени кто-то
шепчет среди тишины.
Слышишь? То голос любви нашей вечной
в немолчном плеске волны.
Тревога уснуть мешала,
запах цветов
меня томил,
душистый поток струился,
цветочный ветер в окно мое бил;
я слушал неясный шелест
высоких пальм,
и чудилось мне,
куда бы ни шел в томительной тьме:
Сакунтала, Сакуптала!
Вы, вечные Гималаи!
Высокие лбы
подняв к небесам,
зачем вы послали эти потоки
сегодня ночью к моим ногам?
Зачем, как черную память,
передо мной
волны гнать?
Зачем предо мною предстала опять
Сакунтала, Сакунтала!
О дева, нежно и влажно
глянула ты
мне в лицо,
как было
в день, когда тебе дали
связующее кольцо.
Ах, не просто время,
не просто день,
не тысяча лет
тебя и меня разделяют, нет,
Сакунтала, Сакунтала!
Кольца не роняла ты в реку,
Душьянта сам
кольцо швырнул,
он путь преградил потоку,
но кольца тебе не вернул.
Душьянта охотиться будет
средь стройных пальм,
у бурных вод
он антилопу убьет.
Сакунтала, Сакунтала!
Все, что здесь жило, — умрет,
Закрыть
Как отключить рекламу?
что цвело — отцветет:
поцелуи и слезы в подушках бессонных,
имена, что мы пишем на стеклах оконных,
все, что здесь жило, — умрет.
Непостижимый исход!
И все же мы жаждем влюбляться,
грустить, целовать, целоваться,
страстью обжечь и обжечься страстью —
не умирает стремление к счастью:
Гретхен — Фауст, Ромео — Джульетта!
Милая! Делай священное дело:
руки омой и светлое тело
кровью, что в сердце твоем закипела,
и, выходя на лов,
флейту свою готовь —
и пусть отзовется на страстный зов
все, что со временем канет в Лету.
Йенс Петер Якобсен (1847–1885). — Один из крупнейших реалистов второй половины XIX века. Родился в семье торговца. Окончил Копенгагенский университет. Опубликовал ряд статей о Ч. Дарвине и перевел на датский язык его основные труды. Творческая биография Якобсена-художника начинается в конце 60-х — начале 70-х годов, в период его участия в литературном «движении прорыва», возглавлявшемся Г. Брандесом и утверждавшем эстетические принципы реализма. Рассказы Якобсена, его романы «Фру Мария Груббе» (1876) и «Нильс Люне» (1880) заложили основы критического реализма в Дании.
Как поэт Якобсен не был долгое время известен широкому читателю. Подготовленные им поэтические сборники «Херверт Сперринг» (1866–1869) и «Кактус расцветает» (1868–1869) были опубликованы лишь после смерти писателя. Философское содержание и новаторство лирики Якобсена, который ввел в датскую поэзию свободную строфу и свободный ритм, не или оценены современниками.
На русский язык переведен ряд романов и рассказов Якобсена; его стихотворения на русском языке публикуются впервые.
Громада Земли в мирозданье
Плывет, словно в море листок.
Я только песчинка. В чьем свете
Мерцаю — то знает лишь бог.
Но все же миры, что качает
Эфира могучий поток,—
Лишь рябь в океане моих размышлений,
Чем движима — мне невдомек.
Блуждал ли ты в сумраке леса?
Встречал ли ты Пана?
Я познал его,
Но не того — духа темных лесов,
С которым безмолвие речь обретает.
Нет! Я того не знавал никогда.
Пан мне открылся в образе бога любви,
Когда онемело все говорящее.
Видал ли ты в знойных краях
Диковинное растенье?
В неколебимом молчании,
Палимое тысячами лучей,
Открывает оно свой цветок
На мимолетную долю минуты —
Красное око безумца,
Трупа румяный лик.
Я видел его,
Когда одержим был Ею.
Как снег жасмина, была она благоуханна,
Мака дурманная кровь текла в ее жилах,
Мраморные прохладные руки
Покоились на ее коленях,
Подобные белым лилиям на поверхности озера.
Слова ее падали мягко,
Как падают листья яблони
На влажную от росы траву.
Но порою казались
Холодными и прозрачными,
Как струи, влекущиеся со дна.
В ее смехе слышалась грусть,
В слезах — ликованье;
Все перед нею смирялось.
Лишь двое решались ей противоречить
Ее собственные глаза.
Из ослепительной чаши
Цветка ядовитого
Она напоила меня допьяна:
Того, которого нет в живых,
И того, кто теперь на коленях у ног ее.
С обоими она осушила до дна,—
Тогда ее взгляд был покорным,—
Сверкающий кубок
Цветка ядовитого —
С обетом верности нерушимой.
Все миновало!
На засыпанной снегом поляне
В темном лесу
Растет одинокий терн.
Его листвой завладели ветры.
Одна за другой,
Одна за другой
Кроваво-красные капли
Пятнают белый покров.
Пылающие капли
На холодном снегу.