ХОЛЬГЕР ДРАХМАН
Хольгер Драхман (1846–1908). — Датский поэт, прозаик и драматург. Родился в Копенгагене в семье врача. В 1871 году отправился в Англию, где познакомился с жизнью английских рабочих. После возвращения в Данию сблизился с литературоведом и критиком Г. Брандесом. Под его влиянием создал ряд стихотворений ярко выраженной антибуржуазной направленности. Эти стихотворения поэт включил в первый поэтический сборник «Стихи» (1872). Вскоре появляются новые сборники стихов Драхмана — «Приглушенные мелодии» (1875), «Песни у моря» (1877), «Лозы и розы» (1879), в которых поэт выступает блестящим версификатором, обогащая датскую поэзию новыми ритмами и размерами. В 80-е годы XIX века выходят в свет сборники стихов «Старые и новые боги» (1881), «Юные песни» (1882) и др. Основной мотив поэзии Драхмана этих лет — мотив моря, свободной стихии, наполняющей душу человека спокойствием и силой. Перу Драхмана принадлежат также многочисленные прозаические произведении и драмы.
На русский язык переводилась драма-сказка Драхмана «Тысяча и одна ночь», а также отдельные рассказы и стихотворения писателя.
ТАМ ПРАВИТ ЗВУК
Перевод И. Бочкаревой
Там правит звук —
средь одиноких мук,
средь призраков лесных он возникает;
там всякий зверь и всякое дыханье,
и существа, что воздух населяют,
и камень, в ком давно остыла страсть,—
все словно бы предчувствует страданье,
все отдано отчаянью во власть.
О, что это встает передо мной
за соснами и скалами? Проклятье!
Там призраки сливаются в объятье,
глаза горят — им страшен свет дневной,
и судорожно руки сплетены,
и губы всё, что любят, проклинают,
и в странных очертаньях оживают
моей умершей молодости сны!
Навечно ли я отдай им во власть?
Не я ль изведал горькие страданья,
не я ль изгнал из сердца пыл и страсть
и стал как те, что воздух населяют?
Не я ль обрел средь одиноких мук
счастливое и вольное дыханье,
что призраков бесплотных побеждает?
Чего же я боюсь? —
Там правит звук!
ИМПРОВИЗАЦИЯ НА БОРТУ
Перевод Е. Аксельрод
Вот-вот и ночи белые уйдут,
И мрак поднимется из вод пролива,
И волны громко песню заведут,
Что зреет тихо и неторопливо.
Вот-вот и замутится окоем,
Взлетит над морем, с ним простившись, птица.
Забудется природа долгим сном,
Придет пора и песням измениться.
Пока же ночь, прозрачный свет даря,
Закрыть
Как отключить рекламу?
Укрыла море крыльями своими.
Пока же золотым перстом заря
Над кронами свое выводит имя.
И нашу лодку движет бриз ночной,
Она легка, как странник беззаботный.
Нас бог зари ссудил златой казной
И песнею, звенящей и свободной.
Мы воздадим ему огнем вина,
Его восславим гимном в час румяный.
А срок придет — нас поглотит волна,
Как Шелли
[126] — воды сумрачной Тосканы.
В ЧАСЫ ОДИНОКОГО БДЕНЬЯ
Перевод Е. Аксельрод
В часы одинокого бденья
канал мне о чем-то журчит,
врываясь в мои сновиденья,
когда я дремлю наяву.
Не прерываема дробью копыт,
тянется суток цепочка;
канала прозрачная строчка
в безмолвье одна не молчит.
Бывает, так к двери закрытой
подходит певец наугад
и песнею полузабытой
затворника в сети влечет.
Искусно личины срывает с утрат
тот странник, певец тот незваный;
невидимо старые раны
у пленника кровоточат.
Следит он в окно потайное
за облаком в красном огне,
что катится в небо ночное
и шепчет домам о любви.
Певец, если б знал ты, что видится мне
Все то, что мне струны открыли,
и все, что они утаили,
храню наяву и во сне!
* * *
«Венеции спящей невнятица…»
Перевод Е. Аксельрод
Венеции спящей невнятица,
слышу я плеск ее вод,
их жалобы, стоны,
их говор бессонный,
когда набегут и откатятся
снова под мост, на простор.
Так зыбки они, невесомы,
как те сиротливые гномы,
сходившие с мраморных гор
процессией траурной по двое в ряд,
в их песне тоска невозвратных утрат,
скорбно во тьме трепетало:
— Ах, Белоснежки не стало!
И память рождает видение:
в белом убранстве дитя,
лицо восковое,
но будто живое,
я чувствую боль и смятение,
лоб мой пылает огнем,
а сердце придавлено льдиной:
морщинка на лбу так невинна,
и сложены руки крестом.
Я вижу — зеленый леандр соскользнул
с груди непорочной… А траурный гул
близится. Ночь трепетала:
— Ах, Белоснежки не стало!
Мелодия волн прихотливая
меркнет, встречая рассвет.
Скользя в нетерпенье,
свое же творенье
стирает волна торопливая
под молчаливой зарей.
Сквозь утра прозрачные створы
в свои возвращается горы
гномов медлительный строй.
Пускай рассудительным стал я давно,
но сказка из детства со мной все равно.
Грустью в душе трепетало:
— Ах, Белоснежки не стало!