А свои двухмесячные аспирантские каникулы он проводил в экспедициях, где с успехом совмещал приличный приработок и поиски своих трав.

 В конце второго года аспирантуры шеф остановил его, танцующего от спешки, в коридоре.

 Посмеиваясь, он оглядел - с ног до лохматой головы - беспардонно недовольного задержкой Кузьмина и вытянул у него из рук громадный штатив с разноцветными пробирками; стрельнув на них взглядом, шеф хмыкнул. "Кажется, это уже не по теме диссертации, а? Молодец! Оформляй работу - через месяц апробация. Должен успеть, понятно?" - сказал он.

 Задав лаборантам работу, Кузьмин затворился дома и, в один день переломав привычный ритм, сел писать этот злосчастный первый вариант диссертации. Он писал, выдавая по двадцать страниц в день, самостоятельно освоив экспресс-метод иллюстрирования- вырывая нужные таблицы из копий собственных статей. Он еще играл в бирюльки, баловень: все, что рождалось в нем при сведении материала в целое, казалось блестящим ходом мысли, имело, он считал, самостоятельное значение, и он писал легко, раскованно, без тени сомнения.

 А теперь, принимая из рук Лужина исчерканную пачку листов, всю в крючках и занозах знаков препинания,- вот теперь он скис.

 Начинались каникулы. С Алешкиной помощью пристроившись в археологическую экспедицию (ему необходимо было попасть в Среднюю Азию - раздобыть "солнечный корень"), он весело прожил полтора месяца и вернулся в Москву дочерна загорелый, с корявыми - он ощущал их лопатами - руками, с набитым карманом и парочкой корней в рюкзаке, распираемом засушенными травами, местной бузиной и неведомым органическим составом в бутылке.

 На раскопках он встретил удивительно дружно живущего со вселенной парня, заразился - на время - от него философией фаталиста ("Слушай, брат, не суетись. Все, что с тобой должно случиться, случится!"), и поэтому, встретив прежде других на кафедре бледную физиономию Лужина, проторчавшего все лето в Москве, он не принял всерьез напоминание про окончательный вариант диссертации.

 В сентябре шеф потребовал ее.

- Я бы хотел кое-что дозести,- сказал Кузьмин, прижимая к груди бутылку со среднеазиатской панацеей.

- Э-э, дружок! - протянул шеф, понимающе поглядывая на бутылку.- В докторской доведете. Место ждать не будет, понимаете?

 Сев заново над листочками, Кузьмин обнаружил, что с некоторыми замечаниями он согласен. Зато никем не тронутые "Выводы" обескуражили его своей поверхностью. Он переписал их, и тогда, естественно, пришлось ломать текст.

 Он сам того не заметил, что за лето в нем произошли некоторые перемены, как будто его мозг (машинка - называл его про себя Кузьмин) утряс всю известную ему сумму фактов, рассортировал их по полочкам, и снова освободилось место, и снова были неясности.

- Опять что-то новое,- пожаловался Лужин шефу, покачивая на ладони легкий кузьминский труд.

- Вы анархист,- изрек шеф для Кузьмина и забрал диссертацию с собой.

 Кузьмин ходил на кафедру каждый день, но теперь больше околачивался в ассистентской: варил кофе для преподавателей, изредка подменял кого-нибудь из них (к радости студентов), ходил в библиотеки, сидел в Институте рака с Н., помогая ему наладить новые методики, и легкомысленно ждал вердикта.

 Никто не знал, что Лужин, познакомившись со вторым вариантом диссертации и сделав из этого знакомства правильные выводы, воспользовался паузой и занял уготованное в институте фармакологии Кузьмину место своим заочным аспирантом, который хоть и опаздывал с диссертацией, но не был ни выскочкой, ни торопыгой. И когда шеф, вполне насладившись чтением кузьминской диссертации и даже сделав маленькие выписочки в свой секретный архив, позвонил самому директору института и они, обменявшись приятельскими приветствиями, заговорили о деле, одними только цитатами из Кузьмина шеф заинтересовал его. Но на следующий день директор разыскал шефа в Академии и огорошил. Шеф бросился на кафедру, яростно выкручивая у машины руль, но по дороге вспомнил, что дальновидный Лужин уже поправляет здоровье в Кисловодске. В ученом совете шефу удалось отсрочить утверждение протокола апробации Кузьмина на две недели; но не более, сказали ему.

 Кузьмин же устраивал печатание автореферата. Он познакомился с вежливыми вымогателями от полиграфии, собирал последние бумажки и оттиски статей в свое "Дело", и высокомерные девицы из секретариата ученого совета уже стали узнавать его.

 Поднялась суета. Тишин обзванивал приятелей, искал достойное место для Кузьмина, но все больше и больше убеждался, что кузьминские проблемы пока мало кого интересуют. (Ему говорили: "Да что ты! Во силен! Жаль, у нас даже пристегнуть его не к кому!..")

 Кузьмин узнал об этой суете случайно, перехватив ненароком разговор шефа. Он перестал ходить на кафедру, сидел дома, к телефону не подходил. Не блаженное опустошение - безразличие владело им. Откуда-то появилась сонливость, и, случалось, целыми днями он валялся на кровати, собирая вокруг себя пепельницы, полные окурков, и грязные бутылки из-под кефира. Осаждалась муть, подобная обиде, безадресной и давнишней.

 Однажды заспанный дядя Ваня подозвал его к телефону. ("Тебя академик кой-тех наук спрашивает",- зашептал он озабоченно.) Шеф предложил Кузьмину место на кафедре в Челябинске. Кузьмин сразу же отказался - дремавшая все это время интуиция, которую он воспринимал как подталкивание изнутри, а со стороны это выглядело как капризничанье, метание,- интуиция воспротивилась.

- У вас очень сложное положение,- попытался объяснить ему шеф.- В прикладные лаборатории вы не пойдете - это я прекрасно понимаю. Но тематических лабораторий пока, увы, нет. Надо думать, что делать: досрочное завершение диссертации - это не столько почетно, сколь хлопотно, понимаете? Зайдите-ка ко мне завтра, а?

 Дядя Ваня, подмерзая на линолеуме босиком и в исподнем, дожидался, пока Кузьмин закончит разговор.

- Точно - академик звонил? Стряслось чего? Ты скажи.

- Пустые хлопоты, дядь Вань. Иди спать. Извини!

 

- Если чего- ты скажи...

- Спасибо! - Кузьмин слабо улыбнулся ему.- Это судьба, дядь Вань.

 Назавтра Тишин с огорчением доложил, что приказ о досрочном отчислении Кузьмина из аспирантуры подписан и документы направлены в министерство. Пуповина оборвалась.

- Знаете,- сказал Кузьмин шефу и Тишину, сознательно усаживаясь на то же самое место у дивана, что и четыре года назад,- все даже к лучшему. Мне надо оглядеться.

 Они непонимающе смотрели на него.

 Вечером Кузьмин с шампанским зашел к Галкину-старшему, новоиспеченному пенсионеру. (В. А. совсем облысел; его маленькие глазки за толстыми линзами пучились, он нездорово обрюзг. "Совсем крабом стал",- доверчиво посетовал он еще в прихожей, энергично стаскивая с Кузьмина пальто,)

- За чаем о серьезном не говорим,- потребовал В. А., и Кузьмин потешал Галкиных рассказами о своих летних приключениях.

 В. А. оспорил философию фатализма, но не очень-то он был убедителен.

- Ну, а как вам моя новорожденная?-спросил Кузьмин, кивая на экземпляр диссертации, подаренный им В. А. и теперь весь проложенный закладками.

- Заслуживает,-махнул рукой В. А,- Далеконько вы ушли!

- Это я ушел,- сказал Кузьмин.

- Ну-ну! Где же будете работать, кандидат?

- Что-то никуда не тянет,- признался Кузьмин.- Подходящее место - тю-тю! Если бы не деньги - просто поболтался бы.

 В. А. даже расцвел. Он перебежал из своего уголка на диване к Кузьмину за стол и стал зачарованно его разглядывать.

- В пасечники, в лесники охота пойти, да?

- Ну, телепат!..- сказал искренне удивленный Кузьмин.

- Хе-хе! - ужасно чем-то довольный, сказал В. А.- Слушаешь, как травки шепчутся, птички поют...

- Ох, хорошо! - вздохнул Кузьмин.

- Вся истина в том, что себе надо довериться,- сказал В. А., вспоминая что-то свое.- Все, что через силу,- комом идет и отрыгивается. Подари!-Он протянул Кузьмину диссертацию,- Нет-нет, надпиши по всем правилам, строго: "Многоуважаемому..." Вот так штука! - сказал он.- А у нас-то - транспозиции инициалов!