Но еще мгновением раньше вокруг них что-то изменилось. Они оглянулись на дверь-там, привалясь плечом к косяку, стояла Наташа и незнакомой глубины взглядом смотрела на Актрису и Любочку,- и они притихли.

- Идем, Любаша,- со вздохом сказала Актриса.- Надо начинать. Все собрались.

 Любочка подняла с пола платок и покорно пошла за ней, мимо непосторонившейся Наташи. Кузьмин усмехнулся белыми губами: "Спасла?"

 ...За столом было тесно. Он сидел с краю, один: Наташа помогала женщинам на кухне.

 Тихо было за столом. Тихо говорили о покойной. Но прорывалось: "Этот, этот!.. С краю сидит... Пусть скажет". Сердце Кузьмина онемело от боли.

 "Ну, вот он - я. Казните! Но что же делать, если это тоже война - наша работа. И в ней есть свои амбразуры и минные поля. И ловушки. Но я знаю - она сама хотела найти истину",- вот что он сказал бы, запинаясь и проливая водку, если бы его подняли и спросили. В духоте, Наташей тепло одетый, он вспотел и, как-то недостойно суетясь, хватив наскоро несколько рюмок, вышел покурить.

 На крыльце, молча рассматривая моросящее дождем низкое небо, докуривали Федор и Н.

- А-а-а! - обрадовался Кузьмин.- Вот и вся шайка в сборе! - Плюгавый мужчина Н. внимательно посмотрел на него.

- Да вы не обижайтесь, ребята! - сказал Кузьмин.- Я же свой парень! Венок у меня, правда, меньше вашего, но слова правильные на ленте, будто у вас списал.- Сквозь дымку в непрестанно слезящихся глазах он перехватил умоляющий взгляд Федора на Н.- Ты меня извини, Федор.- Федор осторожно кивнул. Он сглотнул слюну и как будто хотел что-то сказать, но оглянулся на Н. и сник. - А хорошо я вас подкузьмил, а, товарищ Н.? - Кузьмин хохотнул.- С РНК, а?

 Н. слушал молча, с терпеливой любезной улыбкой. Кузьмин постарался осклабиться как можно более похоже. Его качало из стороны в сторону, и он схватился за скрипнувшие перильца.

- А ведь ты, выродок, сопьешься,- как-то отстранение рассматривая его, сказал Н. очень веско и увел оглядывающегося Федора в дом.

 Кузьмин довольно долго стоял на крыльце, прищуриваясь время от времени на калитку - для координации,- и вспоминал: кто же его еще называл так? Его уже тошнило и бросало в пот, но он вспомнил: так кричал отец, когда он, Кузьмин, не мог объяснить, почему же он однажды взял и не пошел в школу: ведь все уроки были приготовлены, и он так хорошо знал эту прямую дорогу!

 Потом на .крыльцо выбежала Наташа и, сразу все поняв, увела его за дом.

 На следующий день Кузьмины уехали в деревню, навестили Наташину мать. Вдоль дороги тянулись мокрые осевшие поля и сонный лес, такой покойный, вечный. Захотелось уйти, раствориться в этом покое, слиться с ним и, не знать, ни что будет завтра, ни потом.

 В Москву вернулись в пятницу; чихающий, с гудящей головой Кузьмин провалялся всю субботу в постели, не позволяя приближаться к себе Анюточке и вяло обдумывая предстоящий на следующей неделе доклад в Академии, но в воскресенье утром, приободрившийся телом и распластанный духом, он суетливо собрал свой рыболовный инвентарь. Он уже натягивал в прихожей штормовку, когда вышла Наташа, встала у косяка, сложив руки на груди.

 - Хоть бы дома побыл,- сказала она, следя за ним потемневшими глазами.- То тебя от Аньки не отдерешь, то сбегаешь, неделю не повидав...

- Ты что, не видишь, в каком я состоянии?! - взревел Кузьмин.- Могу я собой распорядиться когда-нибудь? - Она горько усмехнулась и ушла в в комнату. Высунулась Анюточкина головенка, поморгала глазками, поморщила носиком,

 - Нюрка!-шепнул Кузьмин.- Я тебе живую рыбку привезу, ладно?

- Не надо,- попросила Анюточка.- Живая ведь рыбка! Скоро придешь?

- Девушки мои,- сказал Кузьмин, приваливаясь к стене.- Отпустите меня, одному мне побыть надо!- И ушел.

 Растревоженный, по дороге к водохранилищу, Кузьмин купил в .магазине бутылку водки - бил озноб, его ломало - и еще днем почти всю ее выпил.

 Ночью вызвездило - он не спал, хотя вставать надо было рано, чтобы поспеть на работу. Лежал на спине, вспоминал созвездия, герасименковский гороскоп. "Жулье!-думал он,-Всего, не учтешь. И чей путь написан на звездах? Миллиарды душ были до меня и будут после меня, но что осталось от них на земле и на звездах бессмертного? "Как странно, - подумал он. - Когда я не имел ничего, казалось - я владел всем; теперь, когда я могу утешиться РНК, я пуст. РНК уже существует помимо меня, крупица истины. (...- Но какими бы буквами ни было что-либо однажды объявлено, - все когда-нибудь уйдет в сноски, в комментарии, - давным-давно говорил В. А., бледнея. - Но не обратится в пыль, и ветер Времени не сдует ее со страниц книг - если это истинно и существует именно в том виде, в котором было однажды сотворено по звездному рецепту и до тебя было в тайне, а теперь стало известно - навеки, навсегда, покуда будет Солнце и Земля и не прекратится род человеческий, - и бессмертно! Вот что такое Наука, Андрюша). Узнать, был ли я прав? И так навсегда не права Коломенская? Ну, останови время, Фауст,- засмеялся Кузьмин над собой.- Ничтожество!"

 Потом он допил водку, прилег у костра - и заснул тяжелым пустым сном, а проснувшись, почувствовал ужасный холод и сырость, боль в спине и груди. Он побегал по' бережку, пытаясь согреться, потом взбодрил костерок - и все под моросящим дождем. Озноб не проходил, наоборот, волнами пробегал по телу, что-то мучительно напоминая.

 С воды на берег медленно и неотвратимо наползали клубы сырого тумана, холодный белый диск солнца едва обозначался за низкими тучами. И за спиной был глухой и сырой лес. Собирая снасти, Кузьмин промочил рукава куртки, и вода обожгла его. Тогда он подумал, пряча страх: надо уходить и быстро. Кое-как запрятав в незнакомых кустах удочки, надувной матрац и котелок, он пошел к шоссе, срезая угол, через лес, но еще сильнее промок, замерз, побежал, не следя за ориентирами, и, обессиленный, очутился на этой полянке.

 ...А сейчас он сидел невдалеке от стожка, окруженный туманом, задыхающийся в нем, и ждал повторения крика. Потом он вернулся, дополз до стожка, привалился к нему и, смертельно боясь уснуть в этой мертвой тишине и мраке, домучился до утра. Борясь со сном, часто спрашивал себя, иногда вслух: "Какое сегодня число?" - и запутывался. А под самое утро, захлебываясь в холодном тумане, сказал во тьму: "И это все?"

 И, как после крика о помощи, все, о ком он сейчас вспомнил, пришли сюда и держали его, не давали провалиться в тяжелый черный сон, теребили его сердце, замирающее от слабости. Он водил глазами по их лицам, таким разным, пытался услышать то, что они говорили, кричали, шептали ему.,.

 "Почему они держат меня? - удивился, подумал он об Актрисе и Н.- А-а-а! После меня, уже потом, они соберутся, объединенные мной, отсутствующим, Филин встанет на мое место, Н. раскроет мою тетрадь, и они повторят мой путь до конца, до тупика- ведь я не успел записать об РНК..."-застонал он.

 - Держите меня! - сказал он. И держался сам.

 Утро пришло неожиданно: только что, с трудом открывая глаза, он едва различал очертания опушки леса, смутные тени,- и вдруг над ним оказалось высокое, серое с голубизной небо, он увидел заиндевевшую солому и клочки посеребренной травы. Туман исчез, дышалось легче.

 Солнце еще не вышло из-за деревьев, еще только розовели их верхушки, и молодые елочки на опушке были дымчато-серыми, поникшими.

 Кузьмин задвигался, зашуршал сеном, и тут опять раздался крик. Он встал и, кренясь то вправо, то влево, добрался до елочек, уцепился за них. Крик раздался над головой. Поднимая голову, Кузьмин зашатался, упал, перекатился на спину; готовый ко всему, переждав боль, он открыл глаза. Над ним сидела тощая ворона и, вобрав голову, испуганно смотрела на него. Потом она подняла клюв и жалобно крикнула в пустое небо. Он засмеялся; сначала тихо, а потом все громче. Встал, сгибая елочки.

 Прекрасный мир стоял у него перед глазами, чистый и холодный. Солнце, наливая светом лес, играло на застывшей ломкой траве, на многоцветной опавшей листве, согревало шляпку старого повалившегося гриба, брызгалось из капельки-дождинки, застрявшей в паутине. А там, за стожком, раскаленная докрасна, в резной пурпурной листве стояла калина, и все оттенки красного разбегались от нее в стороны, как от высокого жаркого пламени.