Попирая развалины концепции, он растолок в песок ее руины - и споткнулся об уцелевший неуклюжий обломок. Он перенес на него всю ярость и ненависть и обратил его в округлый, алмазной твердости голыш, который легко и незаметно для других
можно было бы зажать в кулаке или спрятать; но он жег ему руки и оттягивал карман. Он стал изучать его, и все, что он наработал, уместилось в конце концов на страничке очень сухого текста. И переписывая эту страничку много раз и исправляя до бесконечности, до утраты смысла, испытывая болезненное наслаждение от постепенного сокращения текста до полстранички, до абзаца, он трудно восходил по спирали, пока наконец, с другой высоты оценив свой результат, не сформулировал одну длинную фразу, смысл которой был понятен только ему. Он написал ее на отдельном листочке, который положил начало его секретному архиву, и в тот же день отдал материалы .Маньяку.
Одинокий-тот же сумасшедший!
Какое-то время он ненавидел Наташу-за ее ежевечернее неделикатное подглядывание в пустой лист бумаги, за вопросительно округлившуюся бровь, за то уловимое, но неуличимое пренебрежение, насмешку над его муками, за озабоченность мелочами, за то, что она подсылала к нему Анюточку, а по воскресеньям гнала его гулять с ней в парк, тащила в гости и была, была все время рядом, когда ни оглянись! С пугающей ясностью ему открылась вдруг их антиподность, и в великом презрении к себе, слепцу и недоумку, он странно вознесся в ледяное безразличие к ней. Но с последней точкой, поставленной в отчете, только ее близость, спокойная уверенность в неизбывности творящего жизнь мира поддержали его. В нем забрезжило понимание великой силы жизнеутверждения.
- ...Изумительно! - сказал Маньяк, снимая очки.- Вы вскрыли новый слой.- На его кривом лице светились глаза. Да он же красив, удивился Кузьмин.- Вы что, не понимаете, что теперь попали в учебники? Выходит, Коломенская-то не права!.. Столько лет!..
- Вы верили в нее? - подался вперед Кузьмин.
- Нет. - Маньяк затряс головой. - Но любой путь, пройденный до конца, исчерпывает себя, и это тоже польза. Если заблуждения искренни и бескорыстны, надо дать им место. Я и о себе говорю. А у вас двойная удача: утвердили и опровергли.
- Удача? - въедливо спросил Кузьмин.- Вы смеетесь надо мной?
- Вы... чудак.- Маньяк непонимающе смотрел на Кузьмина.- Я не хочу вас обидеть... Мне бы так повезло! За любую цену.
- Любую? - переспросил Кузьмин.
Он с трудом досидел до конца рабочего дня, а назавтра с утра пошел в поликлинику. Больничный лист ему не дали.
"Ну, астения,- сказала врач.- У половины нас астения. Возьмите, коллега, отпуск или смените работу..."
Окаменевший, он приехал в институт и сразу же был приглашен к Кириллову.
- Поздравляю вас! - Кириллов, костистый, непоколебимый, стоя протягивал ему руку, и Кузьмин машинально пожал ее.
Он много раз потом вспоминал, но не мог вспомнить эту минуту, как будто рукопожатия не было - у ладони не осталось памяти от его сильной теплой руки, такой дружеской, легкой.
- Очень устали? - Кириллов положил ему руку на плечо, и в этом несвойственном ему жесте была та правда внимания и уважения, которая едва ли передаваема словами.- Мне хочется поговорить с вами, пока все еще горячо. Похоже, и вы хотите что-то сказать? - Он говорил это и улыбался ему, как ровне.- Говорите, Андрей Васильевич!
Они сели в кресла напротив друг друга, и Кузьмин, чтобы не отвлекаться, сцепил пальцы, стал смотреть в окно.
- Не волнуйтесь,- сказал Кириллов; он встал и отошел к книжному шкафу, чтобы оказаться в тени, не мешать Кузьмину.
- Сейчас, сейчас!-сосредоточиваясь, сказал Кузьмин.- Вот! Все замкнулось на этой РНК: она первое звено в какой-то новой цепи, может быть, очень длинной, может быть, ведущей к истоку. За нее надо хвататься и идти - мой метод вам хорошо подходит. Как, знаете, странно!-вглядываясь в лицо Кириллова, пробормотал он.- Я думал о другом, а пригодился он здесь. И вот что еще - я выбросил тогда флакончики. А РНК нашли в препаратах Филина. Я настаиваю, чтобы было отмечено его авторство. По небрежности могло случиться...
- Еще месяц назад Филин принес мне объяснительную записку.- Кириллов выдвинул ящик стола, достал обыкновенную канцелярскую папку и положил на нее руку.- Он пишет, что по вашему же приказу перепроверял вас. Андрей Васильевич!..
Кузьмин провел рукою по лицу, отвернулся. Кириллов включил настольную лампу и поправил ее абажур так, чтобы свет падал только на пол.
- Я не могу работать по этой проблеме,- тихо сказал Кузьмин. - Начав, я еще не знал, не понимал, что это такое. Олежка...
- Наше дело кровавое,- отозвался из сумрака Кириллов.- Обоюдоострое. Но... ведь сказано было: наслаждение разума - познавать и отдавать, а долг души - настаивать и терпеть. Долг и наслаждение. Сердце и разум. Вместе, но сердце - впереди. Поэтому мы за все дорого платим. Вы хотите уйти? Сейчас? Когда... Доказав существование РНК? - Кириллов вернулся в кресло. Глаза его над твердым малоподвижным ртом странно горели.
- Поймите меня! - воззвал Кузьмин, подаваясь вперед.- Я не могу - я пустой! Без желания, смысла, надежды... И я связан - это все-таки не моя тема, И еще... Хотите, признаюсь? - Он криво усмехнулся скорчившимся ртом.- Может быть, это объяснит- от моей теории осталась одна фраза, а? Опроверг сам себя! Нетипичный случай, да? - Он хрипло засмеялся.
- Не стану вас утешать,- нескоро дошел до Кузьмина голос Кириллова.- Никто ничего не знает про себя. Иная фраза стоит целой теории. Вы знаете- природа не дублирует. Знаете это на всю глубину аксиомы. А вы ученый. И не по должности. А, значит, носитель неповторимой, уникальной особенности... Верно, у каждого из нас есть своя тема, предназначение, но и долг, свой крест,- грустно сказал он.- И любой другой - не по силам, как в притче. Мне некем вас заменить,- как будто предупредил он Кузьмина.- Подумайте...
Кузьмин пожал плечами, встал и отошел к окну. В институтском дворе галдели - разгружали ящики с новым оборудованием. Тут же Дмитрий Иванович любовно поглаживал громадный кожух ультрацентрифуги.
- Поверьте мне,- сказал Кириллов,- когда кто-нибудь сделает за вас вашу работу и вы поймете, что работа сделана плохо, что тот шаг, на который- случаем, обстоятельствами - были предназначены вы, никто не сделал... и время упущено, крест вас раздавит. Такое бывало...
- Я не могу. Клянусь вам,- сказал он, подходя к Кириллову, чтобы пожать ему руку, достойно попрощаться,- даже если бы речь шла о моих родителях, даже если бы!..- Он задохнулся.- Я не боюсь ответственности, нет! У меня нет сил! И права: кто мне его даст? Вы? Кто-то другой? Никто.
Они стояли рядом, равновысокие, но Кузьмин не мог дотянуться взглядом до его лица: Кириллов становился все выше и выше, огромным.
- Ну, что ж! - ровно сказал Кириллов, уходя от него и садясь за свой директорский стол.- Актриса ошиблась - для вас мир все-таки разделен на свое и чужое.- Он не гнал Кузьмина, он ждал, когда Кузьмин уйдет сам. - А право завоевывают в борьбе. Это азбука.
- Я готов помогать вам лабораторными исследованиями,- сказал Кузьмин уже от двери.
- Благодарю! - отрезал Кириллов.
- ...Да-а, жесткая вещь - наша профессия.- Маньяк опустился в кресло, то самое, в котором только что сидел Кузьмин, выключил настольную лампу, вытянулся - в эти часы он часто заходил к Кириллову, отдыхал душой.- Мы - погубители чужих работ, идей, репутаций.
- Дутых,- скупо отозвался Кириллов. Он стоял у окна, глядя в пустынный институтский двор. Там бегал шалавый черный пес, гонялся за сухими, шелестящими листьями и играл ими.
- Он, как... не найду сравнения. Что-то испепеляющее. Сколько же судеб он изменил? А сам...
- Просто везло - ни с кем не пересекался. А вот случилось.
- А мне жаль его,- в тишине сказал Маньяк.- Красивый талант. А надорвался на чужом.
Кузьмин вернулся к Герасименко, на прежнюю должность.