нуту, В. А. откинулся на спинку стула, пряча растерянное лицо в тени. Алешка засмеялся, жмурясь от удовольствия, и, покраснев, В. А. потребовал, чтобы он замолчал. В. А. попросил: "Объясните мне все от начала до конца, Андрюша!"

 И Кузьмин развернул перед ним поразительно гармоничную картину устройства своего мира, мира, в котором не было места заданности.

 Со смущением и тихим восторгом, как перед ненароком открывшейся наготой совершенства, в отдельных фрагментах этой картины В. А. с изумлением узнал уже раньше рожденные, но ныне объявленные еретическими идеи; недоступные для ознакомления, преданные анафеме, они вдруг стихийно рождались вновь.

 Но главное было в диалектичности, естественности, с которой Кузьмин объяснял живой мир: "Не он, а мы случайны! Какой великий дан нам шанс!.."

 В. А. перевел разговор на другую тему, и мальчишки уже дурачились, а он сел на диван, закрылся от них газетой, и по нему ударила вторая волна - он испугался. Испугался, что это чудо, искра задохнется. В следующий приход Кузьмина он попытался расспросить его о доме - и встретил отпор. Он угадал причину и, полный сочувствия, навсегда отступился от расспросов.

 Он принял на себя добровольное бремя: охранить, напитать искру, вздуть пламя...

 - Таких книг, дорогой, еще нет,- все чаще стал отвечать он Кузьмину.- Вот статейку из "Нейчер", свеженькую, я бы мог вам дать. Но ведь вы английский язык не уважаете, не? - Он насмешливо улыбался.

 А Кузьмина поражало иногда топтание В. А. на очевидностях, иногда В. А. рассказывал ему веши, о которых он, Кузьмин, как будто раньше слышал. Однажды они поссорились. В. А. крикнул ему. "Много на себя берете, Андрюша! Ведь вы даже не дилетант! Как вы можете спорить!" Алешка из уголка подал реплику: "Не кричи! Сам говорил, что у него..." В. А. замахал на Алешку руками.

 Безошибочно угадав, В. А. открыл Кузьмину Баха и Бетховена и, деликатно промолчав всю обратную дорогу с концерта, был вознагражден трудным "Спасибо!".

 Ему же он открыл тайное тайных: дал изданную в 1922 году на шершавой желтой бумаге тетрадочку: "Опрокину мир, разломлю луну! Разбужу грозу, молнией сгорю!" - и, смущаясь, выслушал вежливые комплименты своим юношеским, бунтарным стихам. "Ни черта вы в стихах не понимаете, Андрюша!" - сказал он, странно досадуя на то, что Кузьмин не может, не станет его изначальной копией.

 

 Однажды вечером Алешка прибежал к Кузьмину домой: "Пошли скорей! Отец зовет!" Была зима, но они бежали всю дорогу, не обращая внимания на соблазнительные сугробы и накатанные ледяные дорожки. Алешка бежал очень быстро и все время оглядывался на Кузьмина.

 Еще в прихожей Кузьмин почувствовал знакомый запах валерьянки. В. А. лежал на диване, лицом к стене. Узнав Кузьмина по шагам, он просто ткнул рукой в сторону стола.

- Доказали! - сказал он.- Все доказали! Запоминайте, миленький: Уотсон и Криг. Доказали спиральную структуру ДНК.

 - Спираль! - ахнул Кузьмин.

- Конечно же! - взмолился В. А.- Экономично, компактно и чудо как просто. А знаете ли вы, миленький,- взревел он, усаживаясь на диване,- знаете ли вы, что еще лет двадцать назад на обыкновенном семинаре Кольцов так и сказал - и о радикалах и о нелинейной структуре!.. Боже мой, опоздали мы, Андрюшенька!.. Дайте мне папиросы!!- скомандовал он домашним.- Это же бред! Держать в руках ключи к ядру клетки и получить за это по рукам! Андрюша, миленький! Если - тебе! - когда-нибудь! - примерещится что-нибудь такое-этакое! - не болтай попусту! Доказывай! Не спорь! Работай! Пусть все эти штукари, чиновные рожи говорят, что ты сумасшедший! Что ты не материалист! Что ты не читал того-то и сего-то! Плюй!! С Ивана Великого! Доказывай!.. Да дайте же мне, наконец, папиросы! - другим тоном попросил он, и Кузьмин разыскал их на подоконнике.

- Слушайте! - сказал В. А.- Русская наука всегда была сильна на узловых проблемах. Мы же великие! Мы же от громадности своей только глобальными темами и занимаемся, мы же фантазеры! Вот так - с мелком, по досточке- какую гипотезу родили! А чтоб проверить - ни-ни! Спорить - будем, но доказывать - мы гордые, не станем! Ах, Кольцов, Кольцов!..- В. А. закурил, обвел их всех, сидящих у дивана, обиженным взглядом и приказал Кузьмину: - Идите на кухню и читайте - я журнал на работе украл, завтра он по рукам пойдет, потом его не сыщешь. Дайте ему чаю!!

 В первом часу ночи, когда Кузьмин, пришептывая губами, разбирал последнюю страницу труднейшего английского текста, В. А. вышел к нему на кухню, отобрал журнал, перевел последние абзацы и проводил до дома.

- Запомни этот день,- после долгого молчания обронил он.- Началось! Взяли бога за бороду!..

 

 - Алешин папа заболел? - спросила Крестна, караулившая у окна.

- Да,- сказал Кузьмин, валясь на кровать.- А хуже всего, что теперь ему не поможешь. Сердце у него болит.

- Спи, родной,- попросила Крестна.- Сердце много стерпеть может.

 

 

 

 2

 Как обычно, весной он становился беспокоен.

 Прибывающий на улицы свежий возбуждающий воздух и какой-то резкий свет, дрожащее в небе солнце, давняя детская тревога, случалось, тянули его за двери, но чаще он вдруг испытывал острейшее безотчетное чувство счастья и тогда стремился к уединению. Изо дня в день что-то росло в нем, не сообразуясь со вчерашними планами и сегодняшними заботами, и бродило, вызывая смену настроений.

 Последней школьной весной Кузьмин повадился лазить через низенькую стену Монастырского сада - прибольничного парка - и однажды увидел Мишку-одноклассника, мелькнувшего в окнах заброшенного корпуса.

 Мишка страстно искал клад. Он планомерно и настойчиво изучал весь этот трехэтажный пузатый корпус, начиная от сырого подвала, а Кузьмин, покопавшись немного вместе с ним в хламе, поднялся на чердак этого скелета, в свое время бывшего монастырским приютом, гостиницей, учрежденческим корпусом, жилым домом.

 Ветер нанес на чердачный песок тонкий слой земли, и у растрескивающихся стен уже укоренились тонкие деревца; жесткая высокая трава росла под открытым небом, и какие-то лишайники ютились в сырых углах. Сгнившие тряпки, сломанные стулья, проржавевший и рассыпающийся остов дивана лежали в мало-мальски прикрытых углах, а все открытое пространство было обжито неприхотливой жизнью - травой, деревцами, злой короткой крапивой, жирующей на прахе материи.

 Он с удовольствием познавал, что по освоенному травой песку можно смело шагать, твердо ставить ногу, а под сыроватой голью трещат перекрытия, и вся ближняя поверхность приходит потом в шероховатое движение. Чтобы слышать этот, казалось, непереставаемый шорох, он ложился на песок и внимал; над ним текло небо с ватными клочками облаков, под ним, покачиваясь, вращалась земля, и, если раскинуть руки, при замирающих ударах сердца приходило освобождение: он воспарял над собственным телом. Сначала отрешенность возникала на мгновения (он с испугом и восторгом возвращался из нее), но ледяная ясность мышления манила, и он повторял эти опыты до бесконечности.

 Мишка, разочарованный неудачей - он верил, этот невысокий толстун, обрастающий диким черным волосом, что монахи спрятали где-нибудь здесь камешки и монетки,- поднялся из глубины подвала на крышу и все так же упорно стал простукивать киянкой печные трубы, кирпичные стены. В одной из труб он вскрыл пустую нишу. Когда свет нырнул в нее, ограниченную первозданно розовыми кирпичами, Мишка долго бессмысленно разглядывал что-то в ее глубине, а потом со вздохом сел на песок.

- Чего разлегся? - буркнул он.- Не надеешься, что ли?

- Неинтересно стало,- лениво сказал Кузьмин.- Ну его, клад этот! На фига тебе деньги, Мишк?

 Мишка недоверчиво и даже как-то обиженно посмотрел на Кузьмина.

- Придуриваешься? - Он насупленно оглядел Кузьмина.- Для жизни. К морю, например, съездить. Одеться вот, как ты. У меня папаша не генерал...