Зябко передёрнув плечами, я повернулся, чтобы снова нырнуть в своё логово, но тут увидел нечто, что остановило моё внимание.

Там, на излёте улицы, какой-то ранний человек, кружась на одном месте, руками и ногами отмахивался, как от стаи налетевших собак, от резвящихся возле него детей.

Дети прыгали ему на шею, взбирались на спину, и, казалось, всеми способами хотели одолеть дядьку и свалить наземь.

Куда это он с детским садом в такую рань!

Детей было около десятка, из соседних дворов выбежали ещё несколько и тоже бросались на мужика. Вот они сорвали с него шляпу, стащили пиджак, стали тыкать кулачками ему в лицо, в живот, бить ногами…

Мужик отмахивался, как-то вяло. Стряхивал с себя «кучу малу», и снова покачиваясь, шёл своей дорогой.

Ребята, отбежав в сторону, о чём-то договорившись, снова набросились на человека, он упал, пополз на четвереньках, потом, тяжело приподнявшись, встал, и, скособочившись на один бок, повернул в мою сторону.

Рассвет уже набирал силу, наливался вишнёвым цветом, и в том человеке угадывался наш завхоз.

Что за странные игрища он устроил с пацанвой? И откуда он их столько набрал? От родни, что ли, идёт? Тоже мне, связался чёрт с младенцами!

Но в этой игре было что-то зловещее. Неестественное.

«Младенцы», завидев меня, разбежались в разные стороны, и улица снова опустела, только свесив голову, устало брёл человек, и этот человек был точно – Шосин!

Ну, поднабрался ухарь-купец! Ну, поднабрался! Наверное, всю ночь где-то гудел?

Шосин кое-как дотащившись до ступеней на входе в телекомпанию, молча повалился набок. Из широкой его ладони, которую он прижимал к груди, меж пальцев пузырилась кровь. Кровью был залита и фланелевая рубашка в широкую, крупную клетку.

До меня только теперь дошёл весь ужас случившегося. Малолетние босяки-ночлежники, волчата, которых за последнее время немало бродило по городу, сбиваются в стаи и понемногу пробуют зубы. Учились быть настоящими тамбовскими волками. Пробивают свои тропы. Метят ареал, свою зону охоты.

Шосин хрипло дышал. Грудь его высоко, так высоко поднималась, что казалось, вот-вот лопнет грудная клетка, порвутся сосуды, выбрызгивая фонтаны крови, и кровь эта зальёт зелёную траву газона, асфальт, улицу…

По телефону набрал «скорую», но там ответили, что сначала надо вызвать милицию. Вызвал тревожной кнопкой группу захвата. Снова позвонил в больницу. Там сказали – «Жди! Скоро будем!»

«Да что же это никто не едет?» – метался я возле хрипящего Шосина, не зная, что делать.

В инструкциях всё сказано на этот случай. Но по-писаному не получается. Рану пальцем не заткнёшь. А если поставишь тампон, то кровь зальёт брюшную полость. Вот и делай, что хочешь…

Но Шосину никакой помощи не потребовалось. Грудь опала, дыхание прекратилось, лицо стало строгим, будто замерло в ожидании чего-то важного, чего нельзя спугнуть ни в коем случае.

И тогда с гудками подкатила новенькая карета скорой помощи, прибыли, как всегда в полной экипировке, бойцы охранного предприятия, уголовная милиция, служба дознания. Прибыли все подсобные службы.

Потом мне долго приходилось писать разные бумаги. Оправдываться за плохую организацию первой помощи. Доказывать свою состоятельность…

Всё тот же самый капитан Собакин, теперь уже майор, с повадками полковника, в коридоре следственного изолятора, где я никак не мог опознать в толпе чумазых и не очень чумазых мальчишек тех волчат, которые попробовали первый вкус крови, по-свойски обнял меня за плечи:

– Слушай, – сказал он мне задумчиво, – надоел ты – во по кех! – и полоснул ладонью себе по шее. – Одни проблемы с тобой! Зайди в отдел кадров. Там твоя трудовая книжка пылится. Возьми её – и ступай, ступай, ступай!

Вот я и «ступаю», «ступаю» с тех пор.

С тем и живу…