Пробиваясь через телевизионную трень-брень, где на цыпочках, где короткими перебежками, по студии прошёл слушок, что нашу красавицу Лолу берут в штат областной администрации, заведовать отделом по связям с общественностью.
– Есть за что взять, вот и взяли, – глубокомысленно проронил Андрей Хайрюзов, и был прав на все сто процентов.
Во-первых – Лола молода и жизнерадостна, как теперь говорят, сексуальна, имеет харизму преуспевающей деловой женщины.
Во-вторых – в областной администрации мужики с большими деньгами, в расцвете сил и без семейных комплексов. Одним словом – «мачо». Кого же им ещё брать в длительные командировки, на презентации бесконечных проектов, на представительские обеды? Скажите, кого?
Лола в последнее время была действительно неотразима. Даже мне, человеку прошлого века, отягощённому нравственными принципами, казалось, ещё немного и придётся выкраивать из жалкой зарплаты ей на утренние цветы и краснеть перед женой за греховные мысли в рабочие часы.
Я так засмотрелся на двух остроклювых голубков под вырезом её трикотажной майки, что не сразу заметил подошедшего ко мне Шосина.
– Ну, как – стал бы? – кивнул он в сторону Лолы, которая в это время особенно усердно строчила в блокнотик рецепт ворожеи-приворотницы очередного блюда из афродизиаков.
Журналистка была так увлечена простым и доступным способом поставить на ноги расслабленного мужчину, что, забывая смахнуть со лба наползающий на лицо шёлкового отлива белёсый локон, то и дело капризно оттопыривала нижнюю губу и сдувала его обратно.
Это нехитрое движение лёгкого завитка, вызывало почему-то острое чувство зависти ко всему молодому поколению, к которому я, увы, уже не принадлежу.
Тонкий трикотаж майки, сквозь который лёгким намёком просвечивали острые розовые соски, и нижняя губа её в мелких, едва заметных капельках влаги, оттенённая искусным контурным макияжем, намекали на что-то большее, чем обычный поцелуй.
Но за всякое удовольствие надо платить…
– Стал бы, если встал бы, да вот встать не могу, – отводя подозрения от непотребных мыслей, показал я на поясницу, – радикулит не даёт!
– Это точно. Где склероз прополоз, там не поможет купорос. Слюни подбери! – и Шосин, выразительно всхлипнув, провёл пухлой пятернёй по своему объёмистому подбородку, показывая, как надо подбирать «слюни».
В дневные часы дежурить на телекомпании одно удовольствие. Напротив моего сторожевого поста, на том обширном диване, возле журнального столика, где за всё время работы я никогда не видел ни одного журнала, а лишь заваленную окурками пепельницу из анодированного и местами потёртого алюминия, сиживали разные люди: от депутатов Государственной Думы до бастующих от безысходности дворников. Сиживал здесь и железобетонный Зюганов, и с хлестаковскими замашками младореформатор Немцов, и лидер всех демократов-либералов двуликий Жириновский под присмотром решительной личной охраны.
Всякие люди сиживали, и всякие велись разговоры…
Иногда удавалось и мне со своим наивным словом протиснуться в зазор между паузами, за что я неоднократно получал предупреждения от главного редактора Атуева, когда до него доходили слухи о моей нелояльности. Мол, если ты такой умный, то чего пугалом на воротах стоишь?
Вообще-то Атуев прав. Повстречал я однажды друга детства. Хороший был малый, но к учёбе особого рвенья не имел, ушёл в госторговлю и довольно преуспел к закату советской власти.
Смог даже дважды быть амнистированным, поэтому к перестроечным временам огруз значительным капитальцем, и за скупленные по дешёвке ваучеры приобрёл карьер нерудных материалов.
Теперь песочек с его залежей идёт по цене стройматериалов.
Встретились – хлопает меня по плечу:
– Ну, что, писатель, – говорят, сторожем устроился? А ещё за Ельцина громче меня горло драл! Де-мо-кра-тия! Вот она – демократия! – и вынимает кругляш перехваченных на американский манер тысячных купюр. – Подбросить малость?
– Да, нет – говорю, – вот получку получил, чужих не надо!
– Правда, говорили, что ты дурак, но не до такой же степени! – и ушёл с чувством превосходства и полного удовлетворения.
…Ну, голосовал, ну выворачивал булыжник на московских улицах, по-всякому преграждая движение танков к Белому Дому, бил в ладоши, пил водку за победу демократии, ругал по-чёрному коммунистов! Ну, достали эти самые движения навстречу съездам, пленумам, юбилеям генсеков, и т. д., и т. п! Хотелось свежего ветра. Вот и лови теперь ветер в пустые ладони. Хватай, сколько хочешь!..
Я машинально, как ловят перед самым носом надоедливую муху, захватил рукой воздух и зажал в горсти. Разжал, и усмехнулся: поделом тебе, старче!
Шосин покрутил у виска пальцем и удалился в неизвестном направлении; может домой, а, может – и ещё куда…
День прошёл незаметно.
Как-то незаметно, неуверенными шажками, один за другим стали рассасываться и сотрудники, хотя до конца рабочего дня оставался некоторый запасец.
Атуев строго следил за трудовой дисциплиной, поэтому уходили крадучись, по стеночке, с оглядкой через плечо.
Я так и не понимал: для чего Атуеву режим дня? Ведь журналисты с операторами не у станка стоят. Не вахту несут. Сделал дело – и гуляй смело!
Как-то стал обсуждать с Хайрюзовым эту тему, и снова запал в уши Атуеву:
– Ну, ты точно когда-нибудь договоришься до вышибона, диверсант-самоучка! Будешь ручкой прясть на паперти, – грозился редактор строгими мерами за подзуживание мной коллектива к нарушению КЗоТа.
Теперь вот сижу, помалкиваю, наблюдая, как рассредоточивается публика, пока редактор занят просмотром завтрашних сюжетов.
День проходит быстро, а к вечеру с часами паралич какой-то случается: сколько на стрелки ни смотришь, они всё равно не двигаются.
Ушли все: ушёл и редактор, ушли техники, ушли даже те, кому и уходить некуда.
Хотел было сдать сигнализацию на милицейский пульт, но вдруг услышал в монтажной комнате притаённый женский смешок и рядом густой бас.
Точно! Андрюха Хайрюзов! А это, вероятно, Лола. Наверное, монтируют сюжет. Они часто вместе работают сверхурочно. Опять какая-нибудь сенсация!..
– Где она?
– Кто, Лола? – невзначай сорвалось у меня с языка.
– Какая Лола? Я тебя спрашиваю, Алевтина где?
До меня сразу дошло, что передо мной беспокойно перебирает ногами настоящий Алевтинин муж. Так нетерпеливо и нервно может спрашивать у бдительного охранника про жену только рогоносец. Широкий в крупную клетку пиджак его был расстёгнут, добавляя хозяину напористый и решительный вид.
Охрана – она для того и охрана, чтобы охранять чужих жён, поэтому и требует меня к ответу этот несчастный человек
– Чего ты нервничаешь? Вон, в монтажной она! – я спокойно кивнул головой на дверь, где только что слышался сдавленный грудной смешок.
Конечно, таким женщинам-заманкам, как Лола, надо бы вовсе не выходить замуж. Несправедливо если Лола будет принадлежать одному мужу, эти Лолы – достояние всего человечества. Поэтому обманутые мужья редко у кого вызывают сочувствие, даже у мужиков, хотя каждый может оказаться в том незавидном положении.
Семейные измены – всё равно, что катание на качелях: то взлетаешь на такую высоту, аж дух захватывает, то проваливаешься в бездну бесплодных разборок и примитивных оправданий.
А если оборвутся качели?..
Не успел я зевнуть, как припоздавший посетитель ломанулся в монтажную так, что консоль замочка, язычок железный, придерживающий дверь от случайных любопытствующих, вырвал из косяка проушину. Дверь распахнулась, и – вот она – вся изнанка заполненной электронным оборудованием комнаты с немой сценой глубокого проникновения и плотного монтажа деталей.
Картина «Не ждали!»
Я и сам вначале не понял сюжет. С Алевтиной, вероятно, случился сердечный приступ, – она лежала, навалившись грудью на монтажный столик, а сосредоточенный Андрей Хайрюзов довольно интенсивно пытается ей помочь, дотягиваясь через спину к её лицу для искусственного, вероятно, дыхания «изо рта в рот».