Раз в две недели, по воскресеньям, они ездили после обеда в Сен-Клу, где был большой лес. Там они уходили подальше от дорог и на какой-нибудь полянке, защищенной густым кустарником, садились на траву, играли и дурачились. Луиза даже не чувствовала, как комары через чулки кусали ее ноги. Иногда они ссорились и часами не разговаривали. Потом наступало примирение, объятия, и Грюневальд, чтобы скоротать время, пытался обучить ее нескольким немецким словам. Она могла уже сказать «ich liebe dich»[13] и «ein, zwei, drei»[14], хотя произносила их очень странно, а теперь он хотел выучить ее говорить «bis zum Tode getreu».

— Ну давай, попробуй еще раз. Bis zum Tode getreu.

Слово за словом. И после каждого он ударял ее веточкой.

— А что это значит? — спросила Луиза.

— Верен до гроба.

— Правда, Рихард?

— Конечно, спроси у любого немца.

— Да нет, я хотела сказать, ты действительно будешь?

— Что будешь?

— Ну это…

— Верен до гроба? А почему бы и нет? Но сейчас речь не об этом. Давай повторяй.

Через четверть часа она выучила эти слова наизусть и твердила до тех пор, пока Рихард наконец не разозлился и не надулся.

Иногда он не мог удержаться от расспросов о ее муже. Грюневальд немного ревновал ее к этому незнакомому мужчине и хотел знать, высокого ли он был роста, носил ли бороду, сильный ли он был и мог ли бы он, Грюневальд, стать ее любовником, если бы ее муж был жив; от какой болезни он умер и, наконец, кого из них двоих она больше любит или, соответственно, любила. Луиза ответила, что ее муж был высокий, и Рихард иронически ухмыльнулся, словно хотел сказать, что рост не пошел ему на пользу, а когда она заявила, что он был сильным, немец незаметно пощупал свои мускулы. Узнав, что муж Луизы умер от чахотки, Грюневальд сразу забеспокоился — в этот день он уже три или четыре раза кашлянул; когда же он наконец спросил, кого из двоих она больше любит, Луизе не захотелось отвечать: про себя она подумала, что тут и сравнения быть не может.

— Отвечай же, — подбадривал он ее. — Смелее! Не надо меня щадить. Его, да? Вот видишь, — сказал Рихард.

— Но я же не сказала «да»?

— Нет, но это совершенно излишне. Я и так все уже понял.

— Ну так вот, ты ошибся.

— Пустой разговор. Не станешь же ты утверждать, что меня любишь больше?

— Стану, — тихо ответила Луиза. И так оно и было. Ведь тот покойник, а этот теплый и живой. Рихард сказал, что не верит, а сам был ужасно доволен.

Под вечер, с боем часов, они спускались по узким улочкам к реке и доезжали на пароходе до Парижа. На палубе было полно народу, самого разного: парочки тихо жались по углам, компании молодежи шумели, рассевшись на перилах, что строжайше воспрещалось, одинокие пожилые мужчины поглядывали сквозь сигарный дым на юных девиц. Наступал вечер, и на берегу зажигались газовые фонари.

В центре города они сходили с парохода и искали подходящий ресторан. Бродили, заглядывая в окна, пока им не попадался приличный и в то же время недорогой. Тогда Рихард подталкивал ее к двери.

Они садились за столик на две персоны, Луиза брала меню и выбирала блюда, а Рихард заказывал вино. Она накладывала ему салат и разрезала мясо, ибо руки ее не привыкли к праздности, к тому же она хотела показать, что не ленива и будет хорошей хозяюшкой, если он надумает жениться на ней. Как знать.

Обычно ужин на двоих обходился им в пять франков, и Рихард с тяжелым сердцем вручал официанту деньги.

Как будущий деловой человек, он думал о том, что они прекрасно могли бы поесть и в «Вилле», где это ничего не стоило, так как он платил за месяц вперед, а Луиза тоже имела право по воскресеньям ужинать у госпожи Брюло. Но там, конечно, они не могли сидеть за одним столом, ибо Рихард, как постоялец, ел, разумеется, в парадной зале, а Луиза — на кухне.

«Дорогое удовольствие, — думал Грюневальд. — Платить пять франков только за то, чтобы посидеть рядышком да еще после того, как провели вместе почти целый день, — это уж слишком».

После ужина они ходили в кафешантан, где два часа сидели за чашкой кофе, так как там все было очень дорого. Пели декольтированные дамы и красноносые французские солдаты в форменных фуражках. Предполагалось, что все это ужасно весело. По дороге домой Луиза продолжала восхищаться. «Неужели тебе понравилось?» — спрашивал Рихард.

В этот период Грюневальд был единовластным монархом в сердце Луизы и все остальные — живые и мертвые — отступили перед ним. Она сама не осознавала этого до тех пор, пока однажды ее брат с сыном не решили сделать ей сюрприз и не нагрянули в воскресенье после обеда, когда она собиралась на прогулку с Грюневальдом. Бедняги вошли в кухню, где Алина мыла пол; Луиза в это время у себя в комнате застегивала корсет. Брат приложил палец к губам, чтобы Алина возгласом удивления или как-то иначе не выдала их, и попросил ее крикнуть, что два господина желают поговорить с вдовой Луизой Кретер.

— Что ты сказала? — переспросила Луиза.

— Пришли два господина, которые желают поговорить с тобой, — повторила Алина.

Было слышно, как Луиза еще раз переспросила: «Два господина?» Алина жестом предложила гостям спрятаться под стол, где пол был уже вымыт.

Гости сделали, как им было сказано.

— Осторожно, — шепнул брат сынишке, который ткнулся головой в коробку с пирожными.

Луиза была уже настолько одета, что могла показаться людям.

— Какие еще господа? — спросила она Алину, которая усердно мыла пол, так что Луизе были видны лишь ее ноги.

Ее слова были встречены ликующим смехом, и из-под стола появились руки и головы.

Луиза бросила тревожный взгляд на будильник. Было уже три часа, а в половине четвертого у нее свидание с Рихардом на углу у часовни.

Люсьен между тем выскочил из-под стола и бросился матери на шею.

Она поцеловала его в обе щеки, в лоб и в уши — ведь она очень любила его. Брат стоял немного поодаль, держа за спиной коробку с пирожными. Потом и ему достался поцелуй по французскому обычаю, и он рассказал, как все получилось. Полковник дал ему отпуск на четыре дня, два из которых он уже использовал, так что во вторник вечером ему надо быть в части. А сегодня утром ему пришло в голову сделать ей сюрприз, и он заехал в Рамбуйе за Люсьеном, который очень любит ездить на поезде. И вот они здесь. Он улыбнулся, отдал ей коробку с пирожными и передал приветы от всей деревни.

— Ты еще забыл про того унтер-офицера, который хотел отменить твой отпуск, — напомнил Люсьен.

Луиза изо всех сил старалась слушать, а сама не сводила глаз с будильника. Семнадцать минут четвертого. Остается тринадцать минут. Будет ли он со ждать?

— Для чего все эти сковородки, мама? — спросил Люсьен, который никогда не видел столько посуды в одной кухне.

— Чтобы стряпать, малыш, — ответила Алина, так как это было по ее ведомству.

— Не могут же они все сразу уместиться на этой плите?

— Конечно, нет.

— А что в этом ящике?

— Всякая всячина. Вилки, ножи, ложки.

— А для чего этот шкаф?

Грюневальд спустился по лестнице и вышел из дома. Значит, пора.

— Чтобы прятать туда любопытных мальчиков, — сказала Луиза. И обратилась к брату:

— Как жаль, что ты не написал заранее о вашем приезде, тогда мы могли бы погулять вместе.

— Разве у тебя не выходной?

— Собственно говоря, нет, не выходной, — ответила она, поправляя Люсьену воротничок. Я обещала одной старой даме из пансиона погулять с ней часа два. Она почти не выходит из дома, бедняжка.

— Ничего, мы же повидались с тобой, — сказал брат.

— Когда ты думаешь возвращаться в Рамбуйе?

— Около семи часов.

— Так. Сейчас три. Я за это время не управлюсь. Нет, так не годится. Пойду лучше предупрежу ее… А знаешь, что можно сделать? Сходи-ка с Люсьеном в синематограф. Ты же это любишь, малыш?

— Еще бы! — воскликнул Люсьен.