Вся эта сумятица действовала госпоже Брюло на нервы, несмотря даже на острую боль утраты двух тысяч четырехсот шестидесяти пяти франков. Поэтому она предпочла удалиться на кухню.

Мария и ее мать засунули большую часть своих пожитков в сундук, а что получше упаковали отдельно.

Покончив с этим, они надели шляпы.

Мать подошла к окну и, прижавшись лицом к стеклу, посмотрела в сад. Часы на башенке пробили одиннадцать. За окном, несмотря на май месяц, было холодно и неуютно. Из-за похолодания в парадной зале несколько дней тому назад снова затопили. Женщины не решались выйти и глядели друг на друга.

— Где же мы будем спать? — спросила старшая.

— Не имею представления, — ответила Мария.

Правда, в Париже есть места, где двое могут переночевать за один франк, но эти заведения мало подходят для женщин и тем более для приличных дам, к тому же они не знали адресов. Искать семейный пансион было уже слишком поздно. Да они и не рискнули бы. Они были совершенно растерянны и только теперь в полной мере осознали, что вместе с Мартеном лишились и своего положения. Втроем они еще могли на что-то рассчитывать, но теперь все пропало. Когда широкоплечий Мартен в своих немецких очках шел впереди, а они скромно семенили за ним, они могли войти куда хотели. Мартен говорил, а им оставалось только погладить собачку или дать монетку ребенку. Но без него они чувствовали себя настолько неуверенно, что все их попытки были заранее обречены на провал.

Однако пора было уходить. Мать и дочь слышали, как наверху хлопнули дверью. Наверное, кто-то пошел спать. В кухне тихо разговаривали.

— Где может быть хозяин? — спросила мать шепотом.

— Видно, пошел спать, — ответила Мария.

— А хозяйка?

— На кухне у прислуги.

Они снова замолчали прислушиваясь. От волнения обе вспотели.

— Мария!

— Что?

— Не могла бы ты попросить у мадам разрешения переночевать сегодня здесь? Она не потеряет ни сантима, комната же все равно будет пустовать.

— Попроси лучше ты, — сказала Мария. — Ты старше, тебе легче разжалобить ее.

— Нет, — возразила мать. — Я плохо знаю французский. На твоем месте я бы рискнула. В худшем случае откажет. Попроси, иначе куда мы денемся?

— Ладно, — согласилась Мария, — но давай подождем, пока она не придет сюда. Мне не хочется идти с такой просьбой на кухню. Луиза еще ничего, но эта Алина со своей наглой мордой!

Мать и дочь присели на кровати и затихли. Никто не шел. Старшая кашлянула, чтобы обратить на себя внимание. Ей очень хотелось спать.

— Поди взгляни, что они там делают! Неужели они еще не уложили вещи, — распорядилась госпожа Брюло.

Луиза нехотя пошла и вежливо спросила, не готовы ли дамы покинуть «Виллу».

Мария собралась с духом.

— Послушай, Луиза, не поможешь ли ты нам немного? Правда, последние месяцы ты ничего не получала от нас, но…

— К вашим услугам, мадам.

— Спроси тогда, пожалуйста, у госпожи Брюло, нельзя ли нам остаться переночевать. Ужи почти половина двенадцатого, и мы никуда не попадем. Впрочем, у нас и денег не хватит, чтобы устроиться в гостинице, — честно призналась она. — А госпожа Брюло не потеряет ни цента, так как комната все равно будет пустовать, — добавила она, подсказывая Луизе, какой привести аргумент в случае, если хозяйка будет возражать.

Луиза пошла в кухню передавать просьбу.

— Ну как? — спросила госпожа Брюло.

— Они готовы, мадам. Но они просят разрешения переночевать здесь, так как у них не хватит денег на гостиницу.

Госпожа Брюло посмотрела на дверь своей спальни. Она слышала, как скрипел пол под ногами ее супруга, который явно ложился спать. Выставить двух полек посреди ночи на улицу без гроша в кармане — такой грех ей не хотелось брать на душу. Однако она боялась насмешек старого нотариуса, который, конечно, не простит ей эту слабость.

Алина перехватила взгляд хозяйки и поняла, что та колеблется.

— Как будто мадам может решать без согласия хозяина, — сказала Алина Луизе достаточно громко, чтобы госпожа Брюло услышала и почувствовала себя уязвленной.

— Ну ладно, — сказала госпожа Брюло твердо. — Пусть остаются еще на одну ночь. Отнеси им завтра рано утром по чашке кофе и по две булочки, Луиза. Пусть долг будет на полфранка больше, — вздохнула она.

Вечером нотариус не захотел пустить Чико к себе в постель.

— Я думаю, у этой старухи в Польше есть еще одна дочь и несколько сыновей, — ехидничал Брюло. — Продай мебель и пригласи их тоже сюда.

— Позаботься лучше о завершении своего процесса, старый бездельник, — язвительно парировала мадам.

— Забери свою поганую мартышку, или я сверну ей шею, — пригрозил Брюло и замахнулся на Чико, не собираясь, однако, причинить ему вреда, так как любил зверька не меньше, чем его жена. Обезьянка одним прыжком вскочила на руки госпожи Брюло и возмущенно зашипела на нотариуса.

— Ну-ну, сынок, — успокаивала госпожа Брюло обезьянку, прижимая ее к груди. — Пусть только пальцем тронет. Я ему самому сверну шею. — И она повернулась к супругу спиной.

— Ха, ха, ха! — расхохотался Брюло. — Он заплатит с процентами! Держи карман!

Если они не были в ссоре, то Луиза уже в семь часов утра приходила в комнату Рихарда и принималась за дело. Она чистила его одежду, штопала носки, меняла носовой платок и раскладывала все по местам, так как он сам этого никогда не делал. Чтобы не тревожить его сна, она снимала туфли и ходила по комнате в одних чулках.

Завтрак постояльцев, плативших лишь пять франков в день, состоял из чашки кофе и двух булочек. Но кофе был плохой — Алина заваривала его с вечера, чтобы утром подольше поспать. С тех пор как Рихард пожаловался на это Луизе, ему стали подавать каждое утро превосходный чай, а то и шоколад, если его варили для госпожи Дюмулен, которая одна имела на это право. Ему приносили теперь не две, а все четыре пли даже пять булочек, и Грюневальд съедал их без труда, ибо немцы любят плотно позавтракать. Из-за чая и шоколада можно было не волноваться, ибо они хранились в больших коробках и госпожа Брюло не могла осуществить настоящий контроль за их расходом. Но из-за несчастных булочек, с которыми немец расправлялся в одно мгновение, Луиза жила в постоянном смертельном страхе.

В половине восьмого Луиза присаживалась на краешек постели, чтобы полюбоваться на своего милого, а без двадцати пяти восемь будила его поцелуем в губы. И хотя от него частенько разило пивом, ей и это было приятно. Когда он открывал глаза, она шептала: «Доброе утро, Рихард». И он отвечал: «Доброе утро, Луизетта».

Как только Грюневальд уходил из дому, Луиза возвращалась в его комнату, чтобы унести остатки завтрака и поскорее уничтожить все следы чая или шоколада. Она с наслаждением вытягивалась во весь рост на его кровати, вдыхала запах его простыней и целовала подушку, на которой всю ночь покоилась его голова.

Она думала о нем с утра до полудня (в этот час он приходил в пансион обедать), а потом до самого ужина. Когда хозяйка отправлялась в Управление благотворительными заведениями, а хозяин с Чико на плече сидел в парадной зале, листая свои досье, Алина и Луиза, случалось, подолгу стояли у кухонного окна и смотрели на улицу. И Луиза сравнивала одежду, длину усов и цвет волос проходящих мимо мужчин с полосами, усами и костюмом Рихарда. Все молодые люди уже носили в то время высокие двойные воротнички, которые красиво облегали шею, но Рихард продолжал еще носить длинные, старомодные одинарные воротнички, оставлявшие горло открытым. Это вызывало у Луизы слезы умиления. Ах, Рихард, Рихард!

Через день они по вечерам ходили гулять. Луиза охотно ходила бы каждый вечер, но Грюневальд три раза в педелю посещал Немецкий клуб, где пил пиво и играл в кегли. В хорошую погоду они бродили в Булонском лесу, а в дождь сидели на открытой террасе какого-нибудь захудалого кафе возле крепости. Луиза клала голову ему на плечо и жадно рассматривала все, что могла в нем заметить, даже волосы, росшие у него в ноздрях. Иногда она дразнила его, не давая ему поднести стакан ко рту, или неожиданно щипала его за ногу. И по ее сдержанному смеху он видел, как она счастлива. Если мимо проходил посетитель или кельнер, Грюневальд просил ее быть осторожнее, но Луиза была глуха и слепа. Тогда он напоминал ей, что тут может оказаться кто-нибудь из постояльцев «Виллы», а для нее было бы лучше, чтобы никто ни о чем не догадывался. Он не смел признаться, что немного стыдится ее, ибо сразу видно, что она только служанка.