Итого девять бутылок с прибылью в восемь франков, и пора было кончать с выпивкой, та к как все уже начали вести себя как-то необычно. Госпожа Дюмулен вытащила розу из своего букета и воткнула ее в петлицу сюртука господина Брюло, а госпожа Брюло с жаром объясняла Кольберу, почему она предпочла бы быть мужчиной, а не женщиной.

— Мы, вероятно, зашли слишком далеко, — неожиданно и непрошенно прозвучал голос мадемуазель де Керро, которой, по-видимому, вспомнилось все, что вытерпела за свою жизнь она сама из-за хромой ноги. — Надо было сказать ей перед уходом, что мы просто пошутили.

Господин Брюло, почувствовав себя оскорбленным этим замечанием, бросил на нее уничтожающий взгляд.

— Когда вы доживете до моих лет, мадемуазель, то, надеюсь, будете лучше разбираться в некоторых вещах, — сказал он снисходительно. А затем, пожимая плечами и не обращая на нее никакого внимания, обратился к остальным: — Старухе время от времени надо давать по рукам, иначе с ней сладу не будет. Она… но я лучше помолчу, ибо эта тема неисчерпаема.

В такой многочисленной компании всегда найдется несколько сторонников христианского милосердия, и госпожа Брюло боялась, что развлечение окончится скандалом. Поэтому, прежде чем кто-нибудь успел произнести хоть слово, она постучала кулаком по столу и сказала, что теперь Кольбер должен спеть.

Кольбер так комично закашлялся, что дамы и господа, за исключением Асгарда, чуть не задохнулись от смеха.

— Что хотели бы дамы, чтобы я спел? — спросил он таким голосом, который обеспечил бы ему состояние, если бы он был профессиональным комиком. — Что-нибудь серьезное или…

— Шуточное, пожалуйста, — попросила госпожа Брюло.

— Ну что ж, задача ясна. Шуточное. Но что? «Все солдаты нашего полка»?

— Нет, это надоело. Неужели ты не знаешь ничего другого?

— «…И груди сморщились…» Но я боюсь…

— С ума сошел, — возразила госпожа Брюло. — Мы уже не дети, кажется. Пой!

— Но не слишком увлекайся, — предупредила Антуанетта Дюмулен.

Мадемуазель де Керро, которая не помнила зла, предложила аккомпанировать. Все это приветствовали, и мадемуазель села за пианино. Кольбер напел мотив, и пианистка сразу схватила его. Она взяла несколько аккордов, подобрала тональность, и Кольбер запел.

Песня представляла собой жалобу супруга на физические метаморфозы, которые происходили с его женой за годы их совместной жизни. Он сравнивал нынешнее состояние различных частей ее тела с тем, каковы они были в прошлом, в годы ее юности. Видимо, за это время жена не стала красивее.

Компания от души наслаждалась двусмысленностями, особенно понравился куплет, в котором говорилось о ее бедной груди:

В этот знаменательный вечер Кольбер превзошел самого себя: пока его расхваливали на все лады, он придумал еще один куплет, успех которого затмил все, что было прежде. Вот эти последние слова:

— Спой и ты что-нибудь, — шепнула старая полька своей дочери, — ты же умеешь, хотя бы романсы.

— Я не умею ничего, кроме «Безумца», — слабо сопротивлялась Мария.

— Вот и хорошо, — подбадривала мать. — Это куда лучше, чем песенка того типа. Давай, ведь у тебя хороший голос, ты должна спеть. А то сейчас начнут другие, и тогда до тебя очередь не дойдет. Ты же их знаешь: все себе, а другим ничего.

Между тем мадемуазель де Керро играла, как могла по памяти, «Утро» Грига — он был соотечественник Асгарда. Норвежец услышал знакомый мотив и начал подсвистывать. Мадемуазель де Керро улыбалась.

После этого Мария стала напевать первые такты «Безумца». Пианистка сразу же подобрала аккомпанемент и спросила, помнит ли она слова.

— Кажется, помню, — равнодушно сказала Мария, — хотя эти вещи ужасно быстро забываются.

— Давай! — крикнула мадемуазель де Керро, которая вошла в раж. — Пой! Все, что хочешь.

И она ударила по клавишам, пробежав, как молния, от самых громовых звуков в левом углу до самых тоненьких в противоположном.

— Честно говоря, она играет совсем неплохо, — сказала госпожа Дюмулен господину Брюло. — Жаль, что у нее такой вид.

Госпожа Дюмулен, прикрыв веки, отбивала ногой такт.

— Да, «Безумец» — чудесный романс, — сказала молодая венгерка.

— Поторопись же, — проворчала мать Марии, — эта венгерка тоже знает его.

— Ну, пожалуйста, госпожа Мартен, спойте, — любезно попросил господин Брюло.

— Ах, нет… — ломалась Мария.

— Да, уж хотите не хотите, но петь вам придется, — вмешалась госпожа Брюло. — Вы сегодня наша, и мы можем распоряжаться вашими талантами по своему усмотрению. Тем более что этот бессердечный Мартен скоро увезет вас от нас.

— Тут я ничем не могу помочь, — вздохнула Мария, — и я уверяю вас, что нам будет очень жаль покидать вас всех. Нам с мамой совершенно не нравятся высшие круги, где человек, как правило, встречает только зависть и злословие.

Мать согласно кивнула.

— Вы совершенно правы, — подхватила госпожа Дюмулен. — Я могу это подтвердить. Среди них есть, конечно, приличные люди, ибо они есть везде, но там они так… о, так редки! Например, сэр Дуглас был очень приятным человеком. Но вы, видимо, столкнетесь со многими хорошими людьми, так как я полагаю, что финансовые круги вообще менее испорчены, чем дипломатический мир, в котором я вращалась много лет и который знаю насквозь, уж поверьте мне.

— Надеюсь всем сердцем, — сказала Мария. — Мы с мамой не любим интриг.

— Начинай же, — воскликнула мадемуазель де Керро, после чего Мария встала в позу возле пианистки. За столом затихли. Мадемуазель де Керро тихонько сосчитала до трех, а затем зазвучал голос Марии:

Насколько вульгарна была песенка Кольбера, настолько же трогательна была эта. В ней рассказывалось о человеке, которого посадили в сумасшедший дом и он круглые сутки видел перед собой призрак любимой. Вся компания расчувствовалась, к тому же мотив был очень печальный.

Между первым и вторым куплетом на цыпочках вошла Луиза и передала госпоже Брюло конверт. «Вам срочное письмо». Госпожа Брюло обменялась с мужем недовольным взглядом. До чего бестолковая эта Луиза! Письмо пришло из Булонь-сюр-Мер. Какая чепуха! Булонь-сюр-Мер? Но так как оно было срочное, госпожа Брюло тут же распечатала его, ибо всегда лучше сразу узнать, что тебя ждет.

Мария пела:

Госпожа Брюло вдруг привязала обезьяну к своему стулу и покинула парадную залу, видимо чем-то очень взволнованная. Господин Брюло нахмурил брови и проводил ее взглядом. Все поняли: произошло нечто серьезное. Только Мария и мадемуазель де Керро, которая сидела спиной ко всему обществу, ничего не заметили.

Появилась Луиза и прервала пение словами: «Не будут ли польские дамы любезны пройти в кабинет к мадам?».

— Скажи мадам, что я сейчас кончу, — сказала Мария.