На углу я остановился — меня душил стыд. Уже не в первый раз я впутывался в чужие дела, вместо того чтобы держаться поодаль, как все разумные люди, пропуская мимо себя поток судьбы. Но я никак не поумнею с годами и, к несчастью, не могу сдержать порывистое свое сердце, в котором все еще бьется молодое легкомыслие, хотя сам я уже сникаю и сохну под грузом лет.

Что подумают обо мне мои друзья? Вместо того чтобы привести их к волшебнице и чаровнице, к желанной Афродите, я затащил их к этим унылым Пасмансам. Хорош полководец! И этот несчастный букет цветов! Не лучше было бы в самом начале разрушить их мечту, отдать их на волю того бродяги с перебитым носом? Почему бы ему и не заработать малость, утолив их неуемную жажду? Наверно, он не злой человек, иначе он не подумал бы о том, что они могут промокнуть под дождем в своих тонких курточках. Может, он и был посланцем судьбы, да и чем уж так плох кабачок «Веселый джокер»? По крайней мере там они сидели бы, держа на коленях девчонок, а не шатались бы под дождем, ища какую-то тень, а я уже с час назад сидел бы дома, как респектабельный гражданин, а не таскался бы по улицам с нечистыми мыслями и пустым желудком. Но что же теперь делать? Не мог же я бросить эту промокшую троицу, хотя и не знал, как и где их обсушить. Лучшим выходом было бы распрощаться с ними без дальнейших околичностей, положить конец нашему нелепому содружеству, чтобы каждому пойти своей дорогой, как будто мы никогда и не встречались. Я ушел бы домой со своей газетой, а они вернулись бы на «Дели Касл», с букетом или без букета, или посидели бы где-нибудь поблизости в тепле — сейчас они слишком продрогли, чтобы идти до «Веселого джокера». Но они сами должны были сделать первый шаг, иначе меня там, дома, у камина, совесть бы замучила. Я подождал, но никто из них не проронил ни слова. Они стояли молча около меня, словно боясь прервать мое тоскливое раздумье.

Вдруг я почувствовал тонкие пальцы Али на своем рукаве, и, когда я обернулся к нему, он показал на небо и сказал: «Звезды. Добрый знак. Надежда». Я поднял голову — на безоблачном небе ярко сияли звезды.

Какое я все же ничтожество. Да, Али прав, нельзя сдаваться при первой же неудаче. Она от нас не уйдет, эта хитрая бестия. Я доведу дело до конца, пока не найду ее и не передам им, хотя бы мне пришлось связать ее по рукам и ногам. Доведу до конца, постараюсь, чтобы они получили свое и за имбирные сладости и за шарф. Пока солдаты готовы к бою, полководец отступать не должен.

Но какой толк был в моей решимости? Город велик, Марий тут много. Я еще раз все обдумал. Маловероятно, что такая трепушка могла все выдумать. Наверно, она все же живет поблизости. Может быть, в пятнадцатом номере по другой улице или в пятьдесят первом на Клостерстраат. Какая-то разгадка должна быть скрыта в этом адресе, который она нацарапала по какому-то наитию. А может быть, ее зовут Жанна Гутальс, а вовсе не Мария ван Дам, а если это так, то бог ей судья. И чтобы не тратить времени зря, я предложил справиться в полиции. Участок был недалеко. А если и это не поможет, мы хотя бы утешимся сознанием, что сделали все, что могли, и я усну спокойным сном. Не рискнешь — не выиграешь. Я надеялся, что все окончится благополучно.

Али перевел мое предложение своим спутникам, и я увидел, что они сразу решиться не могут, потому что все трое стали серьезно и долго совещаться. Я не хуже их понимал, что людям с темной кожей лучше с полицией не связываться, да, по правде говоря, я и сам не очень-то охотно просил помощи у наших блюстителей порядка. Что-то в этом есть унизительное. Кроме того, мои черные приятели встретились со мной случайно, и у них могло возникнуть подозрение, что я и сам переодетый служитель закона.

И я стоял, дожидаясь приговора моих смуглолицых судей. Странная, в общем, ситуация. Им надо было взвесить все данные, проверить — достоин ли я такого безоговорочного доверия, и возможно, что приговор будет не в мою пользу и они от меня отвернутся, поняв, что я не выдержал испытания, и уйдут в ночь, одни, навстречу неожиданным опасностям. Нет, если они думают, что со мной можно так поступать, они ошибаются, и я им докажу, что не позволю так мной пренебрегать. Тут была поставлена на карту моя честь, и после всех ударов, какие я испытывал в последние годы, это был бы последний удар.

Их язык казался мне странным, как жужжание мух, но по их голосам, по утвердительным кивкам я понял, что решение принято. Они посмотрели на меня все трое, и Али коротко сказал, что они пойдут за мной.

Спасибо вам, друзья. Вы спасли меня от большого разочарования, и теперь я знаю, что вы готовы следовать за мной хоть к черту в пекло. Что ж, пошли дальше. Раз они верят в меня, как в бога, значит, отступать некуда, и я даю сигнал к наступлению. Двое впереди, двое сзади, с надеждой в сердце, под звездным небом, без дождя. Давным-давно так шли и три мудреца, три волхва.

Тут, у маленького скверика с несколькими скамьями, находился полицейский участок, и теперь мои черные друзья должны были решить, идти им со мной или ждать на улице.

С некоторым недоверием они посмотрели на красные фонари — неизменный признак наших полицейских участков — и стали обсуждать этот вопрос, подняв шум, похожий на птичий щебет. Когда спор утих, Али сообщил мне принятое решение. Если я согласен, пусть я пойду один, а они будут дожидаться моего возвращения тут на скамейке. «Белым людям и черным лучше вместе не быть», — сказал Али и покорно покачал головой.

Да, к сожалению, Али прав. Но я сделаю все, что можно, и если полиция знает, где прячется Мария, то, пройдя и это испытание, мы сможем выйти в последний поиск. Я пожал им руки и вошел в двери, а они плюхнулись на мокрую скамейку.

В участке за столом сидел очень толстый сержант. Это меня обнадежило — с толстяками всегда легче договориться. Толщина делает их более снисходительными, а может быть, у них именно от этой снисходительности и растет брюхо? Сержант листал огромный фолиант, занимавший весь стол. Он поднял глаза и перевернул страницу. Я понял, что этот человек любит тепло домашнего очага, что у него отличное пищеварение и что он вообще мухи не обидит. Я снял шляпу и стал ждать, пока он заговорит. Очевидно, он был занят важным делом, и я решил, что надо быть тактичным и не мешать ему, пока он не устанет переворачивать страницы. Изредка он слюнявил толстые пальцы, и, только дойдя до последней страницы, закрыл тяжелую книгу, и, тщательно завязав тесемки, откинулся на спинку стула и спросил, чем он может мне быть полезен. Голос его звучал сердечно, как будто он готов служить мне хоть до самого утра.

Я сказал ему, что я — частный сыщик и ищу некую Марию ван Дам, проживающую в этом районе, что обокрали трех матросов с корабля «Дели Касл» и шипшендлеры[36] просили меня выяснить это дело, чтобы не беспокоить полицию. А эта Мария ван Дам может мне помочь, так что я прошу его сказать, где можно ее найти.

— И для этого они нанимают частного сыщика, — сказал он, качая головой. — Да, эти англичане, судовладельцы, не знают, куда им деньги давать. Но я ничем помочь вам не могу, уж вы извините. Вы не хуже меня знаете, что все списки жителей хранятся в городской управе. А вообще-то я рад бы помочь. Только завтра воскресенье, значит, вы уже потеряли два дня. За такое время воры успеют сбагрить что угодно.

Значит, последняя надежда Али рухнула — больше я ничего сделать не мог. Но когда я уже пошел к выходу, добрый сержант хлопнул себя по лбу и стал развязывать тесемки толстого фолианта, словно его вдруг озарила гениальная мысль.

— Как это я раньше не подумал! Да, старость не радость. Вот тут список всех избирателей, коллега. Утром прислали. Вам повезло, ведь эти списки составляют раз в четыре года. Тут она непременно должна быть, если только она совершеннолетняя. Давайте посмотрим.

Похожим на сосиску указательным пальцем он провел по столбцу имен, читая их вслух: «Ван Акен, Ван Алсеной, Ван Аперс, Ван Ас, Ван Баален, Ван Баувел, Ван Белле, Ван Бенеден, Ван Берген, Ван Бокел. Нет, надо дальше: Ван Гутсем, Ван Дале, Ван Дам. Смотрите, тут две страницы Ван Дамов. Но где же Мария? Ван Дам Альберт, Ван Дам Бернард. Это нам не подходит. Нам надо Ван Дамов женского пола. Ван Дам Луи, Ван Дам Мария Альбертина! Стоп! Родилась 11 марта 1876 года, значит, ей шестьдесят два года. Годится? Во всяком случае, она-то совершеннолетняя. Не подходит? Тут еще есть две Марии, обе с 1916 года, значит, им теперь двадцать два. Курочки-молодки, коллега. Первая живет на Ланге Риддерстраат».