Блуждающий огонек

(повесть)

Унылый ноябрьский вечер, затяжной дождь гонит с улицы даже самых стойких. Увы, тот кабачок, куда я всегда заворачиваю, слишком далеко, чтобы идти туда под холодным ливнем. Так что впервые за много лет — а годы летит незаметно — я вернусь домой так рано, и мое возвращение, наверно, будет воспринято моей семьей как первый шаг на пути к добродетели. Начинать всегда трудно, но лучше поздно, чем никогда, скажет моя жена. Только прежде надо купить газету, чтобы можно было почитать у камина, потому что, если я просто сяду к огню, мое молчание убийственно подействует на все мое семейство. Ах, я и сам знаю, как удручающе действует на других, когда человек сидит, уставившись в огонь, будто он один в доме, и не пошутит, никого не похлопает по плечу, чтобы подбодрить, если тому не везет, не спросит — как живется, все ли в порядке.

Я захожу в лавочку, где всегда беру газету, и в стотысячный раз слышу, как старая карга, хозяйка, жалуется на погоду. Да, соглашаюсь я, дождь идет. Моросит, поправляет она. Верно, соглашаюсь я, моросит. Да стоит ли вступать в спор с этой живой окаменелостью, которая, как сталактит, образовалась у меня на глазах за эти годы. «Глядите, трое черномазых!» — и она кивает на прохожих, выставив вперед единственный зуб, который торчит у нее изо рта и никак не вывалится.

И действительно, когда я, подняв воротник, хочу пробежать к трамвайной остановке, трое темнокожих заступают мне дорогу. Очевидно, матросы с индийского корабля, их тут много ходит. Глаза — как у газелей, длинные волосы черны, как вороново крыло, от одного вида их топкой бумажной одежды меня пробирает дрожь, хотя поверх костюмов на них парадные черные куртки. У одного на голове красная феска, это, видно, у них главный. Честно говоря, они меня совсем не интересуют, мы тут к ним давно привыкли. Да и хочется поскорее добраться домой, хотя ничего хорошего меня там не ждет.

— Сэр, — говорит высокий, доверчиво улыбаясь и с надеждой глядя на меня. Он подает мне кусочек картона и, ткнув в него тонким, как сигарета, пальцем, спрашивает: — Где это?

В таких случаях, если не хочешь впутываться в чужие дела, надо вежливо сказать: «Простите, не знаю», выжать из себя подобие улыбки и идти дальше, словно ты очень торопишься: настоящий джентльмен прежде всего должен владеть искусством вежливо, но неуклонно держать на расстоянии нежелательных чужаков. Мне это давным-давно известно, но, видно, я слишком стар, чтобы напускать на себя новомодное высокомерие, и потому я уже стою — дурак дураком, с кусочком картона в руках. Трое темнокожих не спускают с меня глаз.

При ближайшем рассмотрении это оказался кусок обертки от сигарет. На нем что-то нацарапано карандашом, сначала я ничего не мог разобрать. Я поднес картонку к окну лавки — там было светлее, и наконец разобрал слова: Мария ван Дам, Клостерстраат, 15.

Моя любопытная газетчица высунулась из двери и позвала меня: «Заходите, господин Фербрюгген, тут вам будет виднее. Что им нужно?»

Тридцать лет подряд она принимает меня за кого-то другого, и теперь бесполезно объяснять ей, что моя фамилия Лаарманс. А в тот день, когда я уже больше не приду покупать газету, пусть она спокойно прольет слезу над своим Фербрюггеном.

— Где это, сэр? — повторил мягкий голое.

Черт возьми, ответить не так просто! Ну как точно объяснить моему темнокожему брату, где эта самая Клостерстраат? Хорошо бы начертить план, во вряд ли они разберутся в пашем геометрическом чертеже. И я попытался объяснить им словами:

— Вот сюда. Третий поворот направо, второй налево, снова первый направо… а там улица… улица… — Господи, ну как им объяснить по-английски, что там улица не заворачивает ни направо, ни налево. И что эта улочка, темная, узкая, вьется туда и сюда. — Потом — ни вправо, ни влево, — продолжаю я, — вот сюда… — И я стал так энергично жестикулировать, что прохожие, несмотря на дождь, столпились вокруг нас, тараща глаза. Надо кончать скорее, не век же тут стоять, как уличный фокусник, чувствуя за спиной дыхание старой газетчицы.

— Смотрите, — сказал я. Я наклонился и покрутил рукой, и все зрители внимательно посмотрели на землю, как будто я выбросил что-то такое, что могло еще пригодиться. — Понятно? — спросил я темнокожего. Если он не понял, вина не моя.

— Да, спасибо, сэр, — отвечает мой благородный дикарь и грациозно кланяется, а его спутники пристально вглядываются в мое лицо, соображая, можно ли мне доверять. Один что-то сказал на каком-то странном языке, и высокий что-то ему ответил, как видно, что я произвожу хорошее впечатление. Настолько хорошее, что высокий пошарил в кармане и подал мне пачку сигарет той же марки, как и визитная карточка, предупреждающая о появлении Марии. Только чаевых не хватало!

— Это вам, сэр, — говорит высокий.

Я решительно отказываюсь от подарка, но чувствую себя польщенным, что из всех моих сограждан именно меня они избрали, чтобы помочь им осуществить их мечту.

— Слушайте, если вам не нужно, отдайте мне! — говорит мальчишка из мясной.

Не знаю, откуда он взялся, но вдруг огромный верзила со сломанным носом и в засаленной кепке втиснулся между нами и, даже не попросив разрешения, сграбастал моего темнокожего приятеля и уже потащил было куда-то в сторону, но никак не в направлении той земли обетованной, где проходила Клостерстраат. Бродяга-сутенер, перед таким даже нахальный мальчишка мясника сразу отступил. Неплохой образчик «высшей расы», тут ничего не скажешь.

Али-хан, как я окрестил моего заморского знакомца, вежливо высвободил руку из грубой хватки и вопросительно взглянул на меня, а его спутники, растерянно мигая, уставились ему в лицо. Выхода не было. Что ж, надо идти наперекор этому верзиле, не то как бы моим черным не пришлось худо.

— Видно, вы города не знаете, приятель? Разве Клостерстраат в той стороне? — спросил я как можно мягче.

— Это кто же тебе приятель? — буркнул он. — Клостерстраат? Клостерстраат. Суют кусок картонки кому попало, разобрать ничего нельзя. За нос водят. В такую погоду в ихней одежонке бегать? Отведу их к «Веселому джокеру» на Закстраат — там девки дешевые, а титьки у них — во! — И, приставив волосатые ручищи к своей груди, он растопырил пальцы во все стороны.

— Пошли! — хрипло бросил он. — Чего стоять! — и добавил, наклоняясь ко мне, что это его клиенты и он их тут подобрал, а не я.

Что мне было делать? Отдать моих знакомцев на произвол судьбы или же поддержать их в трудную минуту? Одно было ясно — не соблазны Закстраат манили их, им нужна была Мария ван Дам. Но если я намекну, что им лучше держаться подальше от Закстраат, мне не миновать стычки с этим зверюгой. Вернее всего было предоставить выбор им самим.

— Слушайте, — сказал я, — вон там — и я указал на север, — там девушки продают любовь, а вон там — и я показал в сторону земли обетованной — та, чье имя стоит на сигаретной пачке.

— Не надо нам девушек, продающих любовь, как вы их зовете, сэр, нам нужна она! — с уверенностью сказал Али, тщательно выговаривая английские слова, и помахал картонным талисманом, как флагом.

— Значит, надо идти туда, — сказал я. — Третья направо, потом вторая налево, первая направо, а потом — таким зигзагом. Там и найдете.

— Благодарю вас, сэр. — Он склонился в поклоне, почти как придворная дама, и все трое гуськом пошли прочь, под пронизывающим дождем, туда, к третьей направо; тип с перебитым носом выругался им вслед, а я направился к трамваю, который должен был отвезти меня к жене и детям. Мне казалось, что я отлично выпутался из трудного положения, особенно я хвалил себя за последний штрих, из подобных переделок выйти не так-то легко. И еще одно: теперь я могу спокойно ехать домой, сесть с газетой у огня и тем самым вступить наконец на путь добродетели.