На первых порах дела «Биохима» шли неплохо. Тогда, в 20-х годах, модно было все восточное, и зубные порошки в красивых банках с экзотическими рисунками имели хороший спрос. Но потом, в годы «великой депрессии» 30-х годов, фирма оказалась на грани банкротства, что заставило отца Ганса Мюллера продать контрольный пакет акций одной из дочерних компаний могущественной химической корпорации «Унифарбен». В результате после прихода к власти нацистов два небольших заводика «Биохима» в Баварии и Пруссии были засекречены и на них было начато опытное производство боевых отравляющих веществ и галлюцинатов.
С началом второй мировой войны работы над созданием новых видов химического оружия в гитлеровской Германии резко активизировались, и на заводе «Биохима» в Баварии началась подготовка к массовому производству отравляющих веществ. Но затем, когда страны антигитлеровской коалиции пригрозили в случае использования нацистами в ходе боевых действий химического оружия также применить отравляющие вещества, завод перешел в ведение центральной химической лаборатории концерна «Унифарбен», и его деятельность стала все более засекречиваться. Доходили слухи, что там разрабатывали какое-то новое чудо-лекарство, но, что это было на самом деле, никому так и не удалось установить.
После войны «Унифарбен» была расчленена на несколько компаний, и отцу Ганса Мюллера вновь удалось вернуть в свою собственность компанию «Биохим». Правда, завод в Пруссии был безвозвратно потерян, но предприятие в Баварии стало постепенно расширяться. Хорошо заработав на производстве пенициллина и других антибиотиков, отец Ганса одним из первых среди западногерманских промышленников понял необходимость расширения деятельности своей компании за пределами Западной Германии. «Биохим» начал вывозить капитал в другие страны, внедряться в химическую промышленность не только западноевропейских стран, но и государств Латинской Америки, Азии, Африки. Постепенно он связал созданные или захваченные им предприятия в разных странах тесными технологическими и финансовыми узами.
После смерти отца Ганса Мюллера собственность «Биохима» была поделена, как наследство в сказке Перро, между тремя братьями. В результате во владение Ганса перешли восточные предприятия «Биохима», в их числе и завод в Асике. Ганс Мюллер вот уже второе десятилетие живет на Востоке, в основном здесь, в столице, хотя иногда выезжает в Гамбург в штаб-квартиру «Биохима» на заседания совета директоров корпорации, в другие страны Азии, где находятся еще пять заводов корпорации, объединенные под общей вывеской «Биохим (Азия)».
Особое место в досье было уделено тайным аспектам жизни Ганса Мюллера — его слабостям и увлечениям, участию в различных нелегальных операциях. Судя по этим данным, Гансу Мюллеру помимо шести заводов принадлежала сеть игорных домов и казино в Бангкоке и Гонконге. Были сведения и об его, правда косвенной, причастности к торговле наркотиками из района «золотого треугольника», включавшего те страны — Бирму, Таиланд, Малайзию, — где были расположены предприятия «Биохима».
В последнее время его все чаще подстерегали неудачи: то таиландской полиции удалось пресечь отправку через границу очередной партии наркотиков; то малайзийская полиция арестовала связного, и суд приговорил его к смертной казни — дело для Малайзии обычное; то на заводе в Асике случилась авария, в результате которой погибло почти 20 человек, а причина аварии так и осталась неизвестной. Этот завод, специализировавшийся в 60-х годах в основном на выпуске пестицидов и дефолиантов, внес свой немалый вклад в опустошение некогда непроходимых вьетнамских лесов, а «Биохим» хорошо подзаработал на поставках дефолиантов армии США, не пожалевшей средств американских налогоплательщиков на закупку, зачастую по грабительски высоким ценам, этих химикатов.
Обычно после 10—15 лет работы на заводе в Асике рабочие становились полными инвалидами и уходили с производства. Для них корпорация создала специальный фонд. Его средства позволяли тем, кто отдал свое здоровье корпорации, достаточно безбедно дожить до конца жизни, который, правда, наступал не позднее, чем через пять лет после выхода на пенсию. Корпорация гордилась поселком, построенным для рабочих, — удобные и почти бесплатные квартиры в нем сохранялись за рабочими и после ухода с завода. Зарплата рабочих на заводе в Асике была почти в два раза выше, чем на химических заводах местных компаний. Так что устроиться на завод «Биохима» было очень непросто.
Но вот после недавней аварии обстановка на заводе резко обострилась. Рабочие два дня отказывались выходить на работу, но корпорация и здесь не пошла на обычные в таких случаях меры — массовые увольнения, организацию штрейкбрехеров. Нет, она просто еще на 30 процентов повысила рабочим зарплату, разрешила увеличить на три дня оплачиваемый отпуск, ввела строгие меры безопасности на производстве. Все это подействовало намного эффективнее полицейских дубинок — на другой день все рабочие вернулись на свои места, инцидент был исчерпан и забыт. Такие действия корпорации застали врасплох и прессу, которая сначала обрушилась на «Биохим» с требованием срочно начать расследование случившегося, но затем, когда корпорация выплатила солидные компенсации семьям погибших, те отказались от своих судебных исков, и необходимость проведения какого-либо расследования отпала сама собой.
Виджей знал, что Ганс Мюллер был всю последнюю неделю в Асике и, как Вилли Смит, вернулся в столицу на следующий день после гибели Бенджамина Смита. Его помощники два дня безуспешно пытались дозвониться до Мюллера — он все время где-то отсутствовал, — и лишь вчера вечером Виджею самому удалось наконец поймать по телефону директора «Биохим (Азия)» и договориться о встрече сегодня на пять часов.
Инспектор подъехал к зданию, где размещалась региональная дирекция корпорации, за пять минут до назначенного времени, поднялся на второй этаж в приемную, представился симпатичной секретарше, отметив про себя, что секретарши всех иностранных компаний, с кем ему приходилось иметь дело, чем-то очень похожи друг на друга. Во-первых, большинство из них были иностранками и несли на себе некую печать космополитизма — одевались по моделям «Вога» или «Бурды», душились почти одними и теми же французскими духами, курили пахучие американские сигареты, улыбались одинаковыми ослепительными и в то же время нейтральными улыбками. Отличить этих див друг от друга можно было разве что по акценту, с которым они говорили на одном и том же английском языке. И если в «Ориент бэнк» в речи секретарши Вилли Смита незримо присутствовали туманы Альбиона, в представительстве Всемирного клуба улавливался протяжный, как ковбойское лассо, техасский выговор, то здесь, в «Биохиме», акцент золотоволосой фрейлейн свидетельствовал о том, что могла родиться она только в Мюнхене или Гамбурге.
Выслушав Виджея, секретарша, чуть раскачиваясь на тонких, высоких каблуках, вышла из-за стола, подошла к двери, ведущей, как полагал инспектор, в кабинет директора, грациозно открыла дверь, предлагая ему войти.
— Входите, входите, пожалуйста. Очень рады видеть вас, господин инспектор. — Навстречу Виджею шел относительно молодой человек.
Внутренний голос сразу же подсказал инспектору, что этот человек никак не может быть Гансом Мюллером.
Ощутив замешательство Виджея, молодой человек произнес:
— Господин директор сейчас очень занят и просил извиниться перед вами — он только что выехал к министру — и, если у вас есть немного времени, подождать его в кабинете.
Виджей недоуменно пожал плечами и сел в предложенное ему кресло. Молодой человек отошел к столу, нажал кнопку, попросил принести чаю.
— Меня зовут Кнут Шнейдер, я — помощник директора.
Дверь открылась — принесли чай, бисквиты, конфеты, и почти одновременно зазвонили несколько телефонов на рабочем столе директора. Шнейдер по очереди снимал трубки, что-то говорил, затем, кончив говорить, набрал номер по стоявшему особняком красному телефону. По тому, что номер состоял из по меньшей мере десяти цифр, инспектор догадался, что помощник Мюллера хочет соединиться по международному каналу. Действительно, через несколько секунд Шнейдер начал быстро говорить в трубку по-немецки, а потом через короткие промежутки времени повторял одно и то же слово — «яволь». Сказав наконец последний раз это короткое слово, Шнейдер положил трубку красного телефона, опустился в кресло, нажал клавишу селектора.