Быть может, что иной читатель удивится

Предмету этих строк, подумав свысока,

Что воспевать любовь — не дело старика.

Увы, и под золой живет огня крупица.

Зеленый сук в печи не сразу разгорится,

Зато надежен жар сухого чурбака.

Луне всегда к лицу седые облака,

И юная заря Тифона не стыдится.

Пусть к добродетели склоняет нас Платон —

Фальшивой мудростью меня не проведете.

О нет, я — не Икар, не дерзкий Фаэтон,

Я не стремлюсь в зенит, забыв о смертной плоти;

Но, и снегами лет ничуть не охлажден,

Пылаю и тону по собственной охоте.

Чтобы цвести в веках той дружбе совершенной —

Любви, что к юной вам питал Ронсар седой,

Чей разум потрясен был вашей красотой,

Чей был свободный дух покорен вам, надменной,

Чтобы из рода в род и до конца вселенной

Запомнил мир, что вы повелевали мной,

Что кровь и жизнь моя служили вам одной,

Я ныне приношу вам этот лавр нетленный,

Пребудет сотни лет листва его ярка, —

Все добродетели воспев в одной Елене,

Поэта верного всесильная рука

Вас сохранит живой для тысяч поколений,

Вам, как Лауре, жить и восхищать века,

Покуда чтут сердца живущий в слове гений.

Сажаю в честь твою я дерево Цибелы,

Сосну, чтоб о тебе все знали времена;

Любовно вырезал я наши имена,

И вырастет с корой их очерк огрубелый.

Вы, населившие родные мне пределы,

Луара резвый хор, вы, Фавнов племена!

Заботой вашею пусть вырастет сосна,

И летом и зимой пусть ветви будут целы.

Пастух, ты пригонять сюда свой будешь скот,

С тростинкой напевать эклогу в этой сени;

Дощечку на сосну ты вешай каждый год, —

Прохожий да прочтет мою любовь и пени,

И вместе с молоком ягненка кровь прольет,

Сказав, «Сосна свята. То память о Елене».

Кассандра и Мари, пора расстаться с вами!

Красавицы, мой срок я отслужил для вас.

Одна жива, другой был дан лишь краткий час —

Оплакана землей, любима небесами.

В апреле жизни, пьян любовными мечтами,

Я сердце отдал вам, но горд был ваш отказ,

Я горестной мольбой вам докучал не раз,

Но Парка ткет мой век небрежными перстами.

Под осень дней моих, еще не исцелен,

Рожденный влюбчивым, я, как весной, влюблен.

И жизнь моя течет в печали неизменной,

И хоть давно пора мне сбросить панцирь мой,

Амур меня бичом, как прежде, гонит в бой —

Брать гордый Илион, чтоб овладеть Еленой.

Как ты силен, Амур, коварный чародей!

И как ты слаб и слеп, мой разум омраченный!

Нет, ты не сможешь стать надежной обороной

Для сердца глупого и седины моей, —

Вся Философия не пригодится ей.

Лишь ты поможешь мне, веселый сын Тионы:

Приди, Нисейский бог, приди, дважды рожденный,

И в чашу мне свое противоядье влей.

С бессмертным смертному тягаться — жребий трудный,

Но против колдовства есть, к счастью, колдовство;

И если за меня смиритель Ганга чудный,

Тогда беги, Амур, от взора моего!

Рассудком воевать с любовью — безрассудно.

Чтоб сладить с божеством, потребно божество.

Комар, свирепый гном, крылатый кровосос

С писклявым голоском и с мордою слоновьей,

Прошу, не уязвляй ту, что язвит любовью, —

Пусть дремлет Госпожа во власти сладких грез.

Но если алчешь ты добычи, словно пес,

Стремясь насытиться ее бесценной кровью,

Вот кровь моя взамен, кусайся на здоровье,

Я эту боль снесу — я горше муки снес.

А впрочем, нет, Комар, лети к моей тиранке

И каплю мне достань из незаметной ранки —

Попробовать на вкус, что у нее в крови.

Ах, если бы я мог сам под покровом ночи

Влететь к ней комаром и впиться прямо в очи,

Чтобы не смела впредь не замечать любви!

К индийскому купцу, что вынет из тюка

Душистую смолу, запястья, ожерелья,

Сходить и не купить заморского изделья, —

Как без охапки роз уйти из цветника,

Иль, уст не увлажнив, стоять у родника,

Что солнечной струей бежит из подземелья,

Иль в круг прелестных дам проникнуть без веселья,

Не ощущая стрел крылатого божка.

К чему самообман? Глупец — и тот рассудит:

Жжет пламя нашу плоть, а лед нам тело студит.

Жаровни, может быть, Амуру не раздуть,

Но берегись его: свой факел взяв опасный,

Тебе, Любовь моя, столь юной и прекрасной,

Хоть искру заронить он изловчится в грудь!

Оставь меня, Амур, дай малость передышки;

Поверь, желанья нет опять идти в твой класс,

Где разум я сгубил и силы порастряс,

Где муки адовы узнал не понаслышке.

Напрасно доверял я лживому мальчишке,

Который жизни цвет тайком крадет у нас,

То ласкою маня, то нежным блеском глаз, —

С истерзанной душой играя в кошки-мышки.

Его питает кровь горячих юных жил,

Безделье пестует и сумасшедший пыл

Нескромных снов любви. Все это мне знакомо;

Я пленником бывал Кассандры и Мари,

Теперь другая страсть мне говорит: «Гори!»

И вспыхиваю я, как старая солома.