Лимон и апельсин, твой драгоценный дар,

Целую сотни раз влюбленными губами,

Кладу себе на грудь, где полыхает пламя:

Пускай почувствуют мой сокровенный жар.

Когда же два плода в огне любовных чар

Воспламеняются — я их тушу слезами.

Ты смотришь на меня лукавыми глазами,

Как будто нанести готовишься удар.

Лимон и апельсин — два символа любовных.

Они подобие тех яблок баснословных,

Которыми прельстил бегунью Гиппомен.

Проказник и шутник Амур, что правит в мире,

Украдкой привязал к моим ногам две гири.

Как, легконогую, тебя возьму я в плен?

Ты помнишь, милая, как ты в окно глядела

На гаснущий Монмартр, на темный дол кругом

И молвила: «Поля, пустынный сельский дом, —

Для них покинуть Двор — нет сладостней удела!

Когда б я чувствами повелевать умела,

Я дни наполнила б живительным трудом,

Амура прогнала б, молитвой и постом

Смиряя жар любви, не знающий предела».

Я отвечал тогда: «Погасшим не зови

Незримый пламень тот, что под золой таится:

И старцам праведным знаком огонь в крови.

Как во дворцах, Амур в монастырях гнездится.

Могучий царь богов, великий бог любви,

Молитвы гонит он и над постом глумится».

Куда от глаз твоих укрыться, посоветуй!

От факелов иных я сердца не зажгу:

Красавицы во мне не видели слугу,

Полжизни прожил я, любовью не задетый.

Поволочусь за той, любезничаю с этой,

У самых ветреных прелестниц не в долгу,

Я думал, от сетей себя уберегу,

Но если уж попал, то на судьбу не сетуй.

Проигран бой, разбит последний мой отряд,

Но ради глаз твоих и десять лет подряд

Готов я осаждать несломленную Трою.

Пойми, Эрот ревнив к чужому торжеству,

Добычу кроткую и лев щадит порою:

Сжигает молния скалу, а не траву.

Ты знаешь, ангел мой, что я питаюсь лишь

Лучами глаз твоих, что всякая другая

Еда нейдет мне впрок: зачем же, дорогая,

Свой взор — мой скудный хлеб — ты от меня таишь?

Я узнаю, что ты приехала в Париж,

Но где тебя искать, планета кочевая?

Изголодался я, желанных глаз алкая,

Без них мою тоску ничем не утолишь.

Ты собралась в Эркей с прелестною кузиной,

Где лилий на лугу — хоть уноси корзиной,

Где Грот над родником — уединенья сень.

Возьми же и меня, молю, в поездку эту —

Без опасения утяжелить карету!

Ведь я — уже не я, а собственная тень.

С каким презрением вы мне сказали «нет»,

С каким изяществом вы обрекли на муку

Остаток дней моих — как пережить разлуку

С монархиней, когда ей служишь столько лет!

Порою сердце мне томит любовный бред,

В отчаянье хочу поцеловать вам руку,

Но вы, притворную выказывая скуку,

Твердите: «Ах, какой несносный сердцеед».

Увы, как часто мы, влюбленные, зависим

От ласковых угроз, от этих колких писем,

Что столько говорят о вас и обо мне.

Притворство вовсе бы меня не обижало,

Когда бы каждый слог в невинной болтовне

Мне не вонзался в грудь, как острие кинжала.

Я эти песни пел, уйдя в пещеру Муз

От шума ярых сеч, от скрежета и стона,

В те дни, когда Мятеж взвивал свои знамена

И на француза шел с оружием француз.

Когда под лязг мечей, под грохот аркебуз

Измена и разбой украли жезл закона,

И бойней правила кровавая Беллона,

И в общей груде жертв лежал герой и трус.

Пресытясь этим злом, как Океан, безбрежным,

Я воспевал любовь — и жар мой не хладел,

На приступ Госпожи я шел бойцом прилежным.

Венерина война — вот славный мой удел:

Она кончается единоборством нежным, —

А Марса не унять и тысячами тел.

Хорош ли, дурен слог в сонетах сих, мадам,

Лишь вы причиною хорошему ль, дурному:

Я искренне воспел сердечную истому,

Желая выход дать бушующим страстям.

Когда у горла нож, увы, трудненько нам

Не хныкать, не молить, не сетовать другому!

Но горе — не беда весельчаку шальному,

А нытик в трудный час себя изводит сам.

Я ждал любви от вас, я жаждал наслажденья,

Не долгих чаяний, не тягот, не забот.

Коль вы отнимите причину для мученья,

Игриво и легко мой голос запоет.

Я — словно зеркало, где видно отраженье

Того, что перед ним с любым произойдет.