А если судьба скуповата на такие подарки? Тогда постарайся наградить себя сам созерцанием земного чуда, как это сделал я в далекие школьные годы.

Маленький степной разъезд, затерявшийся в степи не то под Самарой, не то под Казанью. Наш пассажирский состав стоял в ожидании встречного поезда. Мои сверстники спокойно спали на своих полках, а я сидел, свесив ноги на ступеньки вагона, и с наслаждением листал раскрытую передо мной увлекательную книгу летней ночи, где одна картина тут же сменялась другой.

А если говорить не высокопарно, а обыкновенным житейским штилем, то любовался косматыми вербами над прудом и золотой дорожкой, бегущей от меня прямо к луне. И сказочными избушками на курьих ножках, дремавшими невдалеке на фоне подсвеченного звездами неба. Красотища была действительно необыкновенная! Трудно было хотя бы на минуту оторвать от неё восхищенный взгляд.

Наш поезд направлялся в Москву. Комиссар Шакенов, сердитый казах лет сорока, в военной форме с иголочки и с красным орденом на груди вез из Алма — Аты команду школьников на всесоюзные военно — спортивные соревнования. В воздухе уже явственно пахло войной, и мы должны были готовиться не столько к труду, сколько к обороне.

Стояли на том разъезде не менее часа. Наконец, встречный поезд с шумом пролетел мимо нас, а наш состав плавно тронулся с места и стал набирать ход. Ему опаздывать было не впервой, но он возьмет свое и скоро войдет в расписание, так что нам нечего волноваться за него и за себя.

А я, признаться, и не волновался ничуть. Я был абсолютно спокоен, потому что поезд ушел с разъезда без меня: я не помню, как спрыгнул со ступенек вагона и неторопливо зашагал в распахнутую передо мной темноту. Не верите? Ну, так это ваше дело. Ушел и как-то даже не мелькнула мысль, что меня непременно хватятся и станут искать по всей железнодорожной магистрали.

Я провел ночь у того самого пруда, а на заре помогал пастуху собирать бестолковое коровье стадо. Мне никогда не забыть волнующие запахи росистой травы и парного молока, плывшие по улицам степного разъезда. Только ради одного этого можно было решиться на поступок, который я тогда совершил!

Затем, когда уже рассвело, я поднялся на железнодорожную насыпь и, как ни в чем не бывало, зашагал по шпалам на запад, в сторону нашей любимой столицы. Я не очень спешил. Мне было все равно, ищут меня или нет. Лишь хотелось плакать от счастья, что я жив и здоров и что нет рядом со мною настырного комиссара Шакенова.

Уже к полудню навстречу мне лихо подкатила дрезина. С неё торжественно сошел милиционер с кубарями на петлицах. Не спрашивая ни о чем, он ухватил меня за руку и сердито произнес:

— Садись, болван неотесанный! Скоро на станцию прибудет экспресс. На нем и догоним твою бесштанную команду.

За этот подарок самому себе я заплатил слишком дорого. Комиссар Шакенов, неимоверно путая мою фамилию и грозясь отправить меня назад, в Алма — Ату, запретил мне выходить из купе без его личного сопровождения. Я не просил Шакенова ни о чем. Будь что будет! Я получил свое и меня больше не интересовало ничто.

Тогда впервые пришло в голову, что за все в жизни человеку нужно платить. И уже не представлял себе, как можно оставлять безнаказанной полученную тобой радость. Если такое когда и случается, то только в сказках о золотом петушке или спящей царевне. Пусть читатель простит меня, что знаю только две эти сказки и то не целиком, а в коротких отрывках. Может, они и вовсе не о детской всепоглощающей радости, а о чем-то совершенно ином. Что ж, относительно сказок я полный профан: мне отродясь никто не рассказывал их. Порки были, а вот сказки — нет.

Ту ночь я запомнил на всю жизнь. Она осмеливалась сравниться разве что только со звездными сибирскими ночами, которыми щедро одаривал меня режиссер и актер Анатолий Шварцман. Всякий раз, когда у него и меня не было спектакля, мы отправлялись работать налево и имели от этого не только славу, но и заработок, вполне приличный по тем временам. До театра Анатолий Васильевич служил в цирке гипнотизером, то есть находился в близком родстве с греческим богом Гипносом. Вот и теперь с завидной ловкостью он погружал в сон любителей всяких метаморфоз. А я был у него ассистентом, проще сказать, мальчиком на побегушках.

Со временем мы завербовали в свою компанию актрису Тосю Прошину. Она гладила нам костюмы и заботилась о наших обедах и ужинах. Так мы объездили на поездах все ближайшие к Ачинску города. Затем настала очередь крупных деревень и поселков. С поездов мы пересели на телеги и сани. Едешь бывало, обсыпанный со всех сторон звездами, и чувствуешь себя, если не Гипносом, то его мифическим сыном Морфеем.

Так бы и продолжались наши поездки и ночные бдения, если бы не один трагический случай. Вечер начинался как обычно. Зал был буквально набит зрителями. Как говорится, яблоку негде упасть.

Когда Анатолий Васильевич вышел на авансцену и поклонился почтеннейшей публике, я подал ему блестящий шарик на острие карандаша и пригласил желающих подняться к нам для проведения первого опыта.

На мой призыв откликнулись двое: парень лет двадцати и совсем юная девушка в вязаной кофте. Шварцман усадил их на стулья и представление началось. Когда подопытная пара сосредоточила свое внимание на шарике, который держал гипнотизер, последовал властный приказ:

— Спать!

Они отключились мгновенно и Шварцман принялся торопливо загружать их разнообразной информацией:

— Вы спите и слышите только мои команды! Спать и точно исполнять все мои желания! — с категоричностью полного хозяина положения подчеркнул он и резко повернулся к зрительному залу. — Спать!

Аудитория разом сникла. Он, как всегда, добился желаемого результата и готов был так же успешно продолжить программу, когда вдруг покачнулся на каблуках и мешком свалился на пол. Вокруг его посиневших губ обозначилось темное кольцо.

— Скорее врача! — испуганно крикнул кто-то.

Тося подбежала к распростертому на сцене нашему общему другу и принялась нащупывать его пульс. В полных недоумения глазах актрисы металась нестерпимая боль, смешанная с ужасом. Она не могла ничего понять. Шварцман вроде как споткнулся и неожиданно упал, но почему? Припадок? Но Анатолий Васильевич только что выглядел вполне здоровым. А как теперь быть? Что делать с этими двумя, загипнотизированными Анатолием Васильевичем?

Я невольно взглянул в зал. Если бы под влиянием гипноза были лишь эти двое! Там, приткнувшись друг к дружке, спали десятки людей. Их нужно разбудить во что бы то ни стало, но они не проснутся без его, Шварцмана, внушения. Я в этом был убежден.

Появился запыхавшийся доктор — худенький старичок в ермолке. Пал на колени, пощупал пульс.

— Эпилепсия, — констатировал он.

У Анатолия Васильевича по лицу пробежала судорога. Скрючились, но тут же, как у покойника, неожиданно выпрямились ноги и руки.

— Принесите воды, — сказал врач.

Только через полчаса Анатолий Васильевич пришел в себя. Первым делом он оглядел аудиторию и с великим трудом выдавил из себя:

— Проснулись все! Я сказал, все!

Так закончился наш последний гипнотический сеанс. Когда мы укладывали Шварцмана на телегу, он, повернувшись ко мне, упавшим голосом произнес:

— Я виноват. Мне нельзя заниматься гипнозом.

И трудно было понять, о чем больше сожалел Анатолий Васильевич, о заработках или о наших поездках под мерцающими звездами в ночном небе. Впрочем, деньги — дело наживное, а удивление и восторг перед лицом нашего бытия дается не всем людям и далеко не всегда.

С концертами гипноза было покончено на все времена. Правда, работая актером в Алма — Ате, я попробовал ввести в гипнотический транс кое — кого из присутствовавших на репетиции маловеров. У меня это получилось совсем неплохо. Актер Володя Бурдейн целовал туфли главрежа, а режиссер Георгий Товстоногов пас отару, в которой роль овец отводилась молодым артисткам. То-то было потехи у моих товарищей по театру.

— Я знаю, почему это случилось. На меня в жизни никто так не кричал, — говорил будущий руководитель Ленинградского БДТ.