— Собирайся-ка, мил человек! — зычно прокричал редактор. — Поедешь в Ястребово с товарищем Ведяпиным.

— Прямо сейчас?

— А то когда же еще?

Как говорится, голому собраться — только подпоясаться. Набросил на плечи фронтовую шинель и чуть ли не бегом устремился к Ведяпину. Это наш тогдашний первый секретарь райкома партии. От него узнал, что в ястребовском колхозе сегодня годовое отчетно — выборное собрание. Вот о нем-то и нужно подробно рассказать в газете.

Поглядел на окна. Как известно, в декабре темнеет рано. И ехать нам почти тридцать километров. Но у Ведяпина лучший в районе жеребец — к собранию, конечно же, не опоздаем. А если и задержимся, колхозники обязательно подождут партийного секретаря.

На дворе стоял мороз под сорок градусов. Ведяпин накинул на себя тяжелый овечий тулуп, мне досталась собачья доха — не так уж и плохо, подумал я. Он правил конем, я сидел в кошеве задубелым лицом к нему. Какое-то время молчали, каждый думал о своем. Затем Ведяпин угостил меня папиросой и завел разговор о предстоящем собрании. Оно проводится скорее ради сохранения идеи подотчетности руководства колхозной массе. Да еще ради повышения трудовой дисциплины у отдельных прогульщиков и лодырей. Здоровые мужики ушли на фронт, а калеки не могут да и не хотят трудиться как положено.

— Ты больше пиши о передовиках. Всё для фронта, всё для победы. А о выдаче денег на трудодни помалкивай в тряпочку. Нету у нас таких сумм. И вообще нету никаких. Война, сам знаешь, — предупредил меня Ведяпин.

Я согласно кивнул головой: это, мол, и ежу понятно. Не первый раз мне писать такие отчеты. Всё будет по высшему сорту, о кей!

— Ну то-то же, — удовлетворенно заключил он, подстегивая вожжой горячего Рыжку.

И в самом деле, мы не мчались, «бразды пушистые взрывая», а летели в заледенелую пропасть ночи. У нас обоих захватывало дух, когда кошева взмывала на раскатах, не касаясь полозьями накатанного снега. И я ловил себя на мысли, что так не ездил никогда и вряд ли еще когда-нибудь поеду. Даже дед мой Макар Артемьевич, любивший быструю езду, не позволял себе столь стремительного полета! Но нас подвигала вперед не замученная каждодневным трудом крестьянская пара коней, нас нес на своих могучих крыльях богатырский Рыжка, порядком отдохнувший на райкомовской конюшне и получавший ежедневно полновесную порцию отборного овса. Это нужно было понимать и ценить!

И еще мной все больше овладевала мальчишеская гордость, что вот я, в недавнем прошлом занюханный лейтенантик артиллерии, который был никому не нужен и которого никто не принимал всерьез, сижу рядом с самим Кириллом Ведяпиным, этим могучим сибирским медведем в белых бурках и сдвинутой на макушку волчьей шапке. Рассказать кому-нибудь, так не поверят. Да и рассказывать некому: приятелей у меня в Ачинске кот наплакал, а друзей так и совсем не бывало.

В благодарность за наше близкое знакомство я посчитал необходимым отплатить Ведяпину каким-никаким доверительным разговором. Скучно же вот так молчать всю дорогу. Да и то верно, что хотелось показать себя перед партийным чиновником, что тоже кое — чего стою — все мы в молодости непозволительно тщеславны. И я начал беседу с безобидного вроде бы вопроса:

— Кирилл Яковлевич, вы родом сибиряк?

— Сибиряк, а что?

В самом деле, а что? А ничего. Я разозлился на себя, что загодя не нашел подходящего слова, которое могло бы зацепить Ведяпина за сердце. Помолчали какое-то время. Я не знал, что почувствовал сейчас первый секретарь райкома партии, а сам я, как бы исправляя допущенную ошибку, был намерен говорить без конца. Меня как будто кто-то тянул за язык:

— Конечно, побывали на фронте. В каких войсках?

Последний вопрос должен понравиться Ведяпину. Разумеется, звание у него не ниже полковника, значит, есть чем гордиться. Это тебе не какой-то хрен моржовый!

— К сожалению, не побывал, — после небольшой паузы вяло сказал мой вельможный спутник.

Теперь-то уж я готов был провалиться сквозь землю. Мы оба вдруг оказались в ужасающем тупике. Не уточнять же, почему так случилось, что он пробыл в тылу почти всю войну. А Ведяпину вообще не нужно что-то объяснять мне — это ниже его партийного достоинства: кто я, а кто он?

Если бы можно было вдруг вывалиться из кошевы, я бы сделал это. И потом бежал бы следом, путаясь в тяжелых полах собачьей дохи. Так мне и надо, недоделанному умнику и выскочке!

Но мы по-прежнему лицом к лицу сидели в злополучной кошеве, а она всё так же то и дело прыгала на ухабах и угрожающе раскатывалась на поворотах. Рыжка показывал себя с самой лучшей стороны. Ему явно не терпелось доставить нас в целости и сохранности на отчетное собрание в Ястребово.

Кишащее звездами небо неожиданно сузилось. Я понял, что мы въехали в лес. По сторонам замелькали обсыпанные снегом сосны. Было тихо, так тихо, что слышались не только отрывистый стук копыт и звон полозьев, но можно было различить и набиравшее темп биение собственного сердца. Казалось, еще немного такой бешеной скачки — и судьба похоронит нас в этих угрюмых сугробах.

И вдруг конь испуганно захрапел и остановился на полном скаку. Кошеву отбросило далеко в сторону. Шлепнуло о землю и перевернуло. Я успел заметить только, как оглобля оказалась на широком крупе жеребца и Рыжка как бы повис в замкнутом пространстве просеки.

На четвереньках я с огромным трудом выбрался на дорогу и увидел запутавшегося в вожжах Ведяпина. Он потерял рукавицы и, разгребая снег голыми руками, искал их. И только тогда мы приметили впереди еле различимые огоньки. Нет, это было совсем не Ястребово и никакое другое жильё. Во мраке ночи маячили несытые глаза волчьей свадьбы.

Еще в Вострово я слышал об этих кровопролитных вакханалиях. Горе тому, кто оказывался на пути у зверей, отмечающих ежегодный праздник, подаренный им природой. Волки рвали в клочья всё живое, в том числе и друг друга. Им некогда было делить стаю на врагов и друзей, властный зов самки лишал их последних остатков рассудка.

Волки были в нескольких метрах от нас. Очевидно, они считали, что уже одержали легкую победу над беззащитными путниками. Свадьба ждала команду матерой волчицы, чтобы вдоволь попировать на безлюдной лесной дороге.

А Рыжка, наш верный Рыжка, неистово ржал и зубами рвал на себе заледенелую сбрую. Но сыромятные ремни не поддавались ему. Наоборот, они всё туже затягивались на морде и крутой шее жеребца. Казалось, какое-то сопротивление совершенно бесполезно. И стая поняла это прежде, чем сам Рыжка. Свадьба шаг за шагом молча приближалась к нам. Пронзительный вой ведомой инстинктом волчицы должен был поставить точку на нашей печальной судьбе.

И вдруг, может быть, последним своим усилием, жеребец напружинил широкую грудь и сделал «свечку», высоко взлетев на дыбы. Раздался неистовый треск и грохот, и кошева отлетела еще дальше в глубокий снег. А Рыжка, взрывая сугроб освободившимися в стычке оглоблями, бросился вперед, прямо на жаждущую крови сплоченную волчью стаю.

От неожиданности свадьба расстроилась, и когда звери уже кинулись в погоню, было слишком поздно атаковать обезумевшего от бега Рыжку. Сзади его надежно прикрывали острые, как бритва, копыта, а с боков — свободно парящие над сугробами оглобли.

Как и следовало ожидать, свадьба вернулась к нам. И я невольно вспомнил погибавшего у сельсовета одинокого волка. Правда, теперь мы поменялись местами. Впрочем, так оно и бывает в природе. Это один из её законов, а законы природы — это не постановления теперешней Госдумы, а нечто более выверенное и серьезное.

Ведяпин откуда-то достал крохотный «браунинг». Дрожащими руками загнал патрон в ствол и приготовился стрелять. Но я резким движением отвел в сторону его ненадежное оружие.

— Не вздумайте открывать огонь! — предупредил я.

— А нам умирать хоть так, хоть этак.

— Дайте-ка огонька!

Он молча протянул мне зажигалку. С этой секунды хозяином положения стал я. Мне не стоило больших усилий действовать в нужном направлении. На фронте случалось и не такое.