Эдуард отвернулся к стене и замолчал. Лоринков улыбнулся.
– Мне нравится пыл вашей юности, – сказал он.
– Сам я тоже был когда-то таким… – сказал он.
– Нонконформистом, – сказал он.
На секунду на лицо изменника легла легкая тень. Но русский шпион Багиров ее не увидел. Отвернувшись к стене, он повторял про себя «не сдаваться, не сдаваться, не… медведев прилетит, медведев прилетит, медведев прилети…».
– Значит, этой ночью меня расстреляют, – сказал Эдуард.
– Хуже, – сказал Лоринков.
– Скажите тогда… ведь все равно уже… на чем я прокололся? – сказал Эдуард.
– Как и положено новичку, на женщине, – сказал Лоринков.
– Потупчи… попутчи… – сказал он.
– Пардон, одичал тут с дикарями бессарабскими-с, русский забываю, – сказал он.
– Попутчиц надо выбирать тщательнее, – проговорил он четко.
Эдуард закусил губу. А ведь ему так хотелось верить, что та чернявенькая студентка журфака МГУ, что ехала с ним в купе из Москвы в Кишинев, влюбилась в него совершенно бескорыстно, а не за ту тридцатку и бутылку «Хеннеси». Как там бишь ее фамилия была? Укропова? Что-то в этом роде… А, Морару!
– Наташа, – горько подумал он.
– Ее кстати и правда Наташа зовут, – сказал Лоринков.
– Хотите свиданку устрою? – сказал он.
– Правда, еще тридцатку придется отстегнуть, – сказал он.
Эдуард, закусив губу, молчал.
– Я вас, Эдуард, приглашаю на казнь, – сказал Лоринков с торжествующей улыбкой образованного человека, которому наконец-то представилась возможность своей образованностью блеснуть.
– Улавливаете игру смыслов? – сказал он.
–… – упрямо молчал шпион.
– Сейчас вам принесут пижаму, еще «Жока», обед и ноутбук, – сказал Лоринков.
– Шарьтесь в сети, сколько Вам угодно, – сказал он.
– Пишите Медведеву своему… Папе Римскому… в контору, – сказал он.
– Хоть в ООН пишите, – сказал он.
– Дайте только слово офицера, что про меня не напишете, – сказал он.
– Я официально мертв, и мне оживать нельзя, – сказал он.
– Я в алименты трем женщинам торчу, – сказал он.
– Обещаю, – сказал великодушный Эдуард.
– До полуночи, – сказал. Лоринков.
Вышел, скрипнула дверь. Потом еще раз скрипнула. Это принесли ужин.
Запахло жареным.
* * *
Поев, Эдуард вышел на связь с друзьями из центра. Первым в видеомосте появился хриплый бородач с похмельной рожей. Эдуард узнал в нем координатора центра психологической подготовки агентов.
– Эдька мля, ты там однако не сдавайся, – прохрипел бородач.
– Пендосы всякие думают что сила в авианосцах и базах, однако они тупые, – прохрипел он.
– А вот фиг там, сила в правде однако, – проскрипел он.
– Мы сто раз покажем молдавским уродам передачу боевого НЛП, и они однако зассут, – сказал он.
– Главное однако терпение! – сказал он.
Эдуард хотел сказать, что терпел достаточно и его этой ночью, видимо, расстреляют, но бородач выпил еще, блеванул и отключился – и от видео-конференции тоже. Следующим на экране возник товарищ Эдуарда по академии. Псевдоним его был Рыков, потому что он жил в квартире когда-то расстрелянного его прадедушкой деятеля социалистической революции 1917 года.
– Говорили же мы тебе Эдька, что русские своих не бросают, – сказал он.
– Костян! – обрадованно сказал Эдуард.
– Эдяра! – сказал Костян.
– Костян! – сказал Эдуард.
– Эдяра! – сказал Костян.
– Значит, ситуация така… – начал Эдуард.
– Ну, мне пора, если чего, звони! – сказал Костян.
– Держись там, братан, – сказал Костян.
Эдуард грустно посмотрел на следующее включение. Это была его добрая знакомая, Таня Геворкян, которой для вступления в Академию не пришлось и фамилию другую придумывать.
– Эдичка, – сказала она, улыбаясь.
– Танек, – сказал, улыбаясь, Эдуард.
– Эд-ё-ё-ё-к, – сказала Тамара.
– Т-а-а-а-нек, – сказал Эдуард.
– Эдичка, Эдюлечка, Эдюничка, – сказала Таня.
– Танек, Танюшка, Танюлечка, – сказал Эдуард.
– Ах ты солнышко, – сказала она.
– Ах ты зайка, – сказал он.
– Как дела? – сказал он.
– Вчера в клубе бухали, а в обед уже – на показ.. – сказала она.
–… а вечером тусим на вечеринке GQ, там как раз наш человек, Захарушка, человеком года стал, – сказала она.
– По культурной линии, – сказала она.
– Но что я о нас, – сказала она с любовью.
– Ты хорошо выглядишь, – сказала она.
– Спишь небось сутки напролет, курорт… – сказала она.
– А у нас… – сказала она.
– Кокаин, коктейли, пробки… – сказала она.
– С каким удовольствием я бы села в тюрьму вместо тебя! – сказала она.
– Отдохнуть, выспаться, посвежеть… – сказала она.
– Ты держись там, – сказала Эдуард, и ему стало стыдно из-за того, как он преувеличивал свои проблемы, в то время, как его друзья и соратники, не щадя себя, бьются за Россию в Москве.
– Мы тут и за тебя тоже бьемся, – сказала она.
– За Россию, за Москву, – сказала она.
– Чтобы козлы всякие не выбрали себе русских фашистов во власть, – сказала она.
– Стоим стеной, – сказала она.
Эдуард послал подруге воздушный поцелуй. Экран погас…
В камеру зашел Лоринков. Был он, почему-то, в одежде ловца крокодилов из одноименного сериала «Нэшионал джеографик»: шорты и майка цвета хаки, ботинки на высокой шнуровке, сачок… Выглядело это странно, но Эдуард решил вопросов не задавать. А Лоринков и в эти условиях дал понять, что в нем осталось хоть что-то человеческое.
– Выпить напоследок хотите? – сказал сказал он.
* * *
…в мрачном цементном подвале, освещаемом лишь чадившими факелами, Эдуарду развязали руки. Толкнули вперед.
– Снимайте повязку, – велел Лоринков.
Эдуард подчинился и… чуть было не упал. Перед ним был обрыв высотой примерно в двадцать метров.
– Здесь и расстреляете? – сказал он, выпрямив спину.
Лоринков молча подошел и стал глядеть напряженно вниз.
– Не появился, знать, батюшка, не осерчал еще, – сказал он шепотом.
– Он ведь, зелененькай, знает, когда теплого-то подают, – сказал он.
Тоскливо заиграл где-то в коридорах молдавского КГБ охотничий рожок. Плеснуло внизу что-то мощное.
– Что… что… что вы несете? – сказал Эдуард, уже ЗНАЯ.
Лоринков вместо ответа кивнул вниз и быстро отошел назад. Опустилась за спиной Эдуарда металлическая решетка.
– Послушайте к чему весь этот ци… – сказал Эдуард, как вдруг перед ним выросло на мгновение Нечто ужасное.
Оно появлялось на доли секунд и исчезало. Мутное, склизкое чудовище с телом крокодила, лапами игуаны и хвостом варана, – двадцатиметровой высоты, – поднималось на задние лапы, чтобы подпрыгнуть, а потом со всех сил обрушиться вниз. И тогда фонтаны грязной воды окатывали несчастного пленника. Эдуард окаменел. Из-за рева чудовища и содроганий стен происходило, казалось, небывалое землетрясение. Багиров понял, что он пропал. С обратной стороны коридора бесилось другое чудовище – Лоринков.
– Сейчас батюшка вас еще не видит, – кричал Лоринков.
– Но запах, запах, ох, чует, он запах! – кричал Лоринков.
– И как учует крепко, так сразу и хап! – кричал он.
Эдуард, – отвернувшись от пропасти, в которую его неумолимо тянула мигом расстроившаяся от страха система координации, – вцепился в решетку.
– Прошу вас… умоляю… что это? – бормотал он, чувствуя, как бьется в его голову предвестие инсульта.
– Молдавское бессознательное, – прокричал Лоринков.
– А-а-а-а-а-а!!! – истошно закричал Эдуард,
– Как границы после независимости открыли… – кричал Лоринков.
–… так и контрабандой стали крокодильчиков нелегально для коллекций частных завозить, – крикнул Лоринков.
– И-и-и-и-и-и-и!!!! – истошно визжал пленный разведчик.
–… а потом в канализацию смывали, – кричал Лоринков.
– Вот и выросли… за 20 лет… ровесники независимости… – кричал он.