Я вдыхаю запах теплого асфальта и начинаю неторопливо бежать, ударяя кроссовками по земле.

Улицы, окружающие сектор Бесстрашия, пусты; моя фракция живет сбившись в кучу, как стая спящих собак. Именно поэтому, как я понимаю, Макс так озабочен тем, что я живу один. Если я истинно бесстрашный, не должен ли я хотеть, чтобы моя жизнь как можно больше пересекалась с остальными, не должен ли искать пути соединиться с фракцией до тех пор, пока я не стану её неотъемлемой частью?

Я рассуждаю об этом, пока бегу. Может быть, он прав. Может быть, я недостаточно стараюсь ассимилироваться, может быть, я подталкиваю себя недостаточно сильно. Я двигаюсь в размеренном темпе, бросая взгляды на таблички с названиями улиц, чтобы отслеживать, где я нахожусь. Я знаю, что достиг кольца зданий, которые заняты афракционерами , потому что вижу, как их тени передвигаются позади темных завешанных окон. Я бегу под железной дорогой, деревянные заграждения которой простираются далеко вперед и сворачивают от улицы.

Здание Центра все больше увеличивается у меня на глазах, когда я подбегаю ближе. Сердце сильно колотится, но не думаю, что от бега. Я резко останавливаюсь, когда достигаю края железнодорожной платформы, и, пока я стою в шаге от лестницы, пытаясь восстановить дыхание, я вспоминаю, как впервые карабкался по этим ступеням, окруженный движущимся вокруг меня и подталкивающим морем кричащих бесстрашных. Тогда было просто двигаться с их скоростью. А теперь я должен тащить себя сам. Я начинаю взбираться, мои шаги отзываются эхом металла, и когда я забираюсь наверх, я смотрю на часы.

2 часа.

Но платформа пуста.

Я хожу туда-сюда по платформе, чтобы убедиться, что ни одна темная фигура не прячется в темных углах. Вдалеке громыхает поезд и я останавливаюсь в поисках света, закрепленного в передней части. Я не знал, что поезда так поздно ходят - все электричество в городе должно выключаться после полуночи, чтобы сберегать энергию. Интересно, просил ли Маркус афракционеров об одолжении. Но зачем бы ему ехать на поезде? Маркус Итон, которого я знаю , никогда бы не осмелился так близко ассоциировать себя с бесстрашными. Он скорее бы пошел по улицам босиком.

Огни поезда вспыхивают всего один раз, прежде чем он проносится мимо платформы. Он грохочет и трясется, замедляя движение, но не останавливаясь, и я вижу человека, худощавого и гибкого, выпрыгивающего из предпоследнего вагона. Не Маркус. Женщина.

Я сжимаю бумагу в кулаке все крепче и крепче, пока пальцы не начинают болеть.

Женщина шагает в мою сторону, и когда оказывается в нескольких футах от меня, я могу рассмотреть её. Длинные волнистые волосы. Выступающий нос с горбинкой. Черные штаны Бесстрашия, серая рубашка Отречения, коричневые ботинки Дружелюбия. Её лицо морщинистое, состаренное, худое. Но я знаю её, я никогда не смог бы забыть её лицо, мою мать, Эвелин Итон.

- Тобиас , - выдыхает она, широко раскрыв глаза, словно он так же потрясена мной, как и я ею, но это невозможно.О на знала, что я жив, а я помню, как выглядела урна с её прахом, стоящая на камине моего отца с его отпечатками пальцев.

Я помню тот день, когда я проснулся в компании серолицых отреченных на кухне моего отца, и как они смотрели, когда я зашел, и как Маркус объяснил мне с состраданием, которого, я знал, он на самом деле не чувствовал, что у моей матери был выкидыш и она умерла при преждевременных родах в полночь.

«Она была беременна?» Я помню , как спрашивал это.

«Да, сын, была ». Он повернулся к другим людям на кухне. Просто шок, конечно.

Это обязательно происходит, когда подобное случается.

Я помню, как сидел в гостиной с тарелкой, полной еды, рядом с группой отреченных , шепчущихся рядом со мной, мой дом до краев был наполнен соседями, но никто не говорил чего-то для меня значащего.

- Я знаю, тебе , должно быть… страшно, - говорит она. Я с трудом узнаю ее голос; он ниже, сильнее и жестче, чем я его помню, именно так я понимаю, что с годами она изменилась. Я чувствую, что мне надо справиться со многим, слишком сильным, чтобы я смог выдержать, и вдруг я перестаю что-либо чувствовать.

- Я думал, ты умерла, - произношу я без выражения. Ужасно глупо говорить такое матери, которая вернулась из мертвых, но и ситуация глупая.

- Я знаю, - говорит она, и мне кажется, что она плачет, но здесь слишком темно, чтобы увидеть. - Я не мертва.

- Заметно. - Звук моего голоса звучит фальшиво, повседневно. - Ты вообще была беременна?

- Беременна? Вот что они сказали тебе, что-то про смерть во время родов? - Она мотает головой.

- Нет, не была. Я месяцами планировала свой уход - мне нужно было исчезнуть. Я думала, что, возможно, он расскажет тебе, когда ты достаточно повзрослеешь.

У меня вырывается короткий смешок , похожий на лай.

- Ты думала, что Маркус Итон признается, что жена ушла от него. Мне.

- Ты его сын, - говорит Эвелин , хмурясь. - Он любит тебя.

Затем все напряжение последнего часа, последних нескольких недель, последних нескольких лет нарастает во мне, слишком большое, чтобы сдерживать, и я смеюсь, но смех звучит странно, механически. Это пугает меня, хотя смеюсь я сам.

- У тебя есть право злиться за то, что тебя обманывали, - говорит она. - Я бы тоже злилась. Но Тобиас , мне пришлось уйти, я знаю, ты понимаешь, почему…

Она приближается ко мне, а я хвастаю ее за запястье и отталкиваю.

- Не прикасайся ко мне.

- Хорошо, хорошо. - Она поднимает ладони вверх и отходит назад. - Но ты ведь понимаешь, ты должен.

- Что я понимаю, так это то, что ты оставила меня одного в доме с маньяком- садистом, - говорю я.

Такое чувство, будто внутри нее что-то ломается. Руки падают по бокам, словно становятся очень тяжелыми. Её плечи резко опускаются. Даже лицо обвисает, когда до нее доходит, что я имею в иду , что я должен иметь в виду. Я скрещиваю руки и отвожу плечи назад, стараясь выглядеть настолько взрослым, сильным и жестким, насколько это возможно. Теперь это просто, когда на мне черная одежда Бесстрашия, тогда как раньше это был серый цвет Отречения; и может быть поэтому я выбрал Бесстрашие в качестве убежища. Не из злости, не из желания сделать больно Маркусу , а потому, что я знал, что эта жизнь сделает меня сильнее.

- Я… - начинает она.

- Хватит тратить моё время. Что ты здесь делаешь? - Я бросаю скомканную записку на землю между нами и вопросительно поднимаю брови.

- Уже 7 лет прошло с тех пор, как ты умерла, и ты ни разу не попыталась устроить это драматическое разоблачение раньше, так что же изменилось сейчас?

Сначала она не отвечает. Затем она явно берет себя в руки, и говорит:

- Мы, афракционеры , предпочитаем приглядывать за разными вещами. Например, за Церемонией Выбора. На этот раз шпион сказал, что ты выбрал Бесстрашие. Я должна была прийти сама, но не хотела ставить его в трудное положение. Я стала кем-то вроде лидера афракционеров , и сейчас важно, чтобы обо мне не узнали.

Я чувствую кислый привкус во рту.

- Так, так, - говорю я. - Какие у меня важные родители. Мне так повезло.

- Это так на тебя не похоже, - произносит она. - Хоть какая-то часть тебя рада снова меня увидеть?

- Рад тебя снова видеть? - переспрашиваю я. - Я тебя еле помню, Эвелин. Я жил без тебя столько же времени, сколько с тобой.

Её лицо искажается. Я ранил её. Я рад.

- Когда ты выбрал Бесстрашие, - продолжает она медленно, - я поняла, что настало время обратиться к тебе. Я всегда собиралась найти тебя после того, как ты сделаешь выбор и останешься сам по себе, и тогда я смогла бы предложить тебе присоединиться к нам.

- Присоединиться к вам, - говорю я. - Стать афракционером ? Почему я должен этого хотеть?

- Наш город меняется, Тобиас. - То же самое сказал мне вчера Макс. - Афракционеры объединяются, так же как эрудиты и бесстрашные. Очень скоро каждому придется выбрать сторону, и я знаю, на какой тебе было бы лучше оказаться. Я думаю, ты действительно сможешь принести нам пользу.