Лошманов крепко сжал руку Генерала. Искать в глазах старика что-то человеческое тоже было напрасно. Перед Лошмановым стояла слегка изношенная, но все еще крепкая машина с остекленелыми глазами.

XVIII

Они долго ехали по пробкам, пропуская самых настырных, норовивших подрезать исподтишка и пару мигалочников. Шофер, врезавший с утра пораньше Карабину по носу, не выдерживая неровного хода потока тоже пытался протиснутся сквозь узкие ряды машин, но Даренко делал окорот, мягко похлопывая его по плечу. Карабин порядком уже измотался с этим невнятным типом и бессонная ночь изо всех сил пыталась отобрать свое – веки закрывались сами собой. Ему уже хотелось побыстрее вернуться к Масяне, которую выпустили той же ночью, не продержав и двух часов и которая сейчас скорее всего молилась на свой мобильник, ожидая заветного звонка.

Карабин очнулся от толчка в плечо. Широкая морда шофера оскалилась, видимо, он так улыбался:

– Подъем.

Машина стояла в сосновом лесу, возле высокого забора из листов оцинкованного железа. Даренко стоял у ворот и махал кому-то рукой. Наконец, ворота медленно расползлись в стороны, открыв большую стройку.

Это было огромное поле рыжей изъезженной земли. По рыхлым дорогам передвигались самосвалы и экскаваторы, вдалеке виднелись краны, поднимавшие крупные бетонные блоки. По стройному ряду фундаментов Карабин понял, что скоро здесь будет что-то вроде элитного поселка. За территорией стройки земля возвышалась и переходила в холм, покрытый яркой молодой травой.

Даренко уверенно, не обращая внимания на ошметки земли, облепившей тонкие туфли, шагал к ангару, распложенному в самом центре поля. Шофер подтолкнул в спину Карабину и тот пошел следом, ориентируясь на широкий белый квадрат, колебавшийся впереди.

Внутри ангара было чисто, кое-где валялись коробки и рядами стояли прозрачные бочонки с питьевой водой. Карабин подумал, что здесь явно не хватает реактивного самолета.

– Вы, Савва, восторженные идиоты, – громыхнул вдруг Даренко, когда Карабин доплелся в самый центр ангара и остановился в метрах пяти от него.

– Че?

От прожекторов, развешанных вдоль стен, щипало в глазах.

– Вы, большие мудаки, Савва. Все эти ваши славянские союзы-хуюзы. Неужели не понятно, кто вами на самом деле управляет. Или дурочку строите?

– Проходили уже, – заметил Карабин.

– Проходили они, – сквозь зубы цыкнул Даренко. – Сборище ряженых дегенератов. За что ратуете, господа?

– Мы за русских, – буркнул Карабин.

– Вот в том-то Саввушка и беда. Нет никаких русских, и народа нет никакого, за кого на пули-то полезете? А я тебе скажу за кого. За тех же самых ребят.

Даренко показал пальцем в стальной сводчатый потолок.

– Все эти Сенкевичи, Ярцевы, кто там у вас еще, все, Савва, прибраны к рукам, на поводке на таком – ав-ав-ав. Бегают как шавки с отчетами, хотя сами, поди думают, что у них там друзья, единомышленники, мать их. Запомни, нет там друзей, и главари все ваши или хорошо притворяются или вправду такие идиоты, что ничего не понимают.

– Как-нибудь без вас разберемся, – сказал Карабин.

– Смотри-ка, заговорил, – удивился Даренко. Он подошел вплотную к Карабину. – Ты что ли будешь разбираться? Я тебя не для этого выкупал, чтоб ты потом разбирался. Мне нужны герои. Ну, что? Пойдешь в герои? Заебашим великие перемены? А?

Даренко захохотал.

– Чтобы свой живот за нацию отдавать, надо это нацию создать для начала.

Даренко подошел к стене коробок и со всей силы пнул ее ногой. Коробки полетели прямо на него. Он стал выкидывать их в центр ангара.

– Вам бы все в игрушечки, да зиги кидать. А тут, Савва, глобальный подход нужен. Русских нет, все – кончились русские. Поэтому и топчетесь на месте. Они там, оккупанты, не спорю, только чего они оккупировали-то? Вышки нефтяные и трубу? Так это дело поправимое, тут большого ума не надо. Хочешь, прямо завтра договорюсь, и всех твоих Сенкевичей пристроим на вышечку. Они же этого, подлецы, хотят? А чтобы русские снова стали жить, они должны погибнуть, а потом воскреснуть. Новые люди в новой стране, начать все с нуля. А что касается идеологии – все просто. Берем самый махровый национализм и смешиваем с коммунизмом. Да, Савва, смешиваем, но не взбалтываем. Сталин к этому пришел под конец жизни, вот только не дожил бедняга, а может, и не дали ему продолжить великое дело. Русских коммунистов изрядно подпортила мысль об интернационализме. Вот на ней мы и погорели. Себя потеряли, так что концы найти не можем. Для нас что? Идея всеобщей справедливости, но без всякой интернациональной мути. Только для русских. Никаких денег внутри страны, каждому на счета капают доходы от нефтянки и воды. Да, Савва, будем еще и водой приторговывать по всему миру. С этим в ближайшем будущем будет большая напряженка. Нерусские будут мечтать о том, чтобы стать русскими, а чтобы заработать это великое право, будут вкалывать на самом тяжелом производстве. Думаешь, рабы? Ну как сказать – по сути да, а по духу это будут люди с верой и надеждой влиться в великую нацию. Перепишем историю, отменим великую русскую литературу. Потому что весь распад нации идет только оттуда. В девятнадцатом веке запрограммировали все последующие поколения на то, что русский – ленивый и любит водку глотать, вот и кончились. Пушкина, пожалуй, оставим. Пушкин – будет у нас идеалом русского. А чтобы штаны от безделья не протирать, обустроим колонию на Марсе, потому что новый русский без космоса никуда. Космос будет наш и только наш. Русский космос. А?

– Космический фашизм? – вставил Карабин.

– Называй как душе угодно, – сказал кряхтя Даренко.

Пока говорил, он создал два непонятных сооружения из коробок – одно небольшое, другое побольше раза в два.

Даренко показал на небольшую гору коробок:

– Здесь находилась мастерская настоящего русского мужика Марвина Джона Химейера. По своей дурости, а может быть, и жадности – он продал часть своей земли цементному заводу.

Даренко указал на большую кучу.

– Цементный завод был большим, перспективным, и мог бы заплатить побольше, поэтому Химейер что сделал? Взвинтил цену до миллиона долларов. Завод – ни в какую, документы уже подписаны, и пока они спорили, администрация согласовала передачу земли.

Даренко скинул несколько коробок из большой кучи ближе к мастерской несговорчивого Химейера.

– Цементный завод стал расширяться и загородил подъезд к его мастерской и маленькому магазинчику. Жалобы и просьбы разобраться властями игнорируются. Человек перед властью никто, формальности соблюдены, противозаконных действий нет – иди гуляй, старина Химейер. А тут еще банкиры с ипотекой требуют погашения. Пожарники и санитарный надзор выписывают штрафы. Пространство сужается. Цементный завод хахватывает еще больше земель вокруг его дома. Вырубают свет и воду. Что же он предпримет?

Даренко схватил пятнадцатилитровый бочонок с водой и бросил рядом с мастерской.

– У него был вот такой вот бульдозер. Он продает весь свой бизнес и закрывается в гараже.

Даренко присел к бочонку, любовно поглаживая его ребристые бока.

– Полтора года он тратит на то, чтобы оборудовать свой бульдозер. Тридцатимиллиметровая броня, винтовки, карабины, видеокамеры, кондиционер. Все предусмотрел.

Даренко медленно покатил бочонок сквозь мастерскую по направлению к цементному заводу.

– Он запасается водой и пищей, задраивает люк, так, что вылезти уже не сможет. И покатил. Проломил стену своего магазина, редакцию газеты, библиотеку, дом судьи, который клал на нашего Химейера большой болт во время споров о земле. И вот он – цементный завод, большая бетонная стена. Путь свободен. Пули не берут броню, взрывчатка не пробивает, двести пуль из пистолетов и винтовок и все без толку. Понимаешь, Савв, всю эпичность действа?

– И чем все кончилось?

– Застрелился. Из бульдозера выковыривали его долго.

Даренко подтолкнул рукой бочонок и он ухая покатился в самый дальний угол ангара.