– Маму, – он улыбнулся тепло и опустил длинные густые ресницы, – отца уважаю.

Я не смогла его прогнать. Он вернулся вместе со мной в квартиру моей бабушки. Мы позвонили Бесхану и он деловито осведомился: «вы уже этим занимались, или только целуетесь?» Алик бросил ему что-то отрывистое.

Я снова не знала, что мне с ним делать, о чем говорить. Он сидел на тахте, но уже не как утром, а по хозяйски развалившись, и разглядывал меня из-под полуприкрытых ресницами глаз.

– Сядь со мной рядом, – попросил он.

Воздух в комнате сгустился и стал горячим и вязким как кисель. Я поставила стул подальше от тахты и уселась на него. Но Алик настойчиво просил сесть с ним, я уступила, сдерживая дыхание. Села с краю. Он тут же придвинулся и лег, устроив голову на моих коленях.

– Сделай для меня одну вещь, – сказал он.

– Какую?

– Нет, ты пообещай, что сделаешь!

– Но я же не знаю, чего ты попросишь.

– Ничего такого… Пообещай.

– Ну, хорошо, – согласилась я.

– Сними платье…

– Что?

– Сними платье, я хочу посмотреть на тебя.

– Ты с ума сошел, – я отодвинулась, убрав его голову с колен.

– Ты обещала, – он приподнялся на локте, – я ничего не сделаю, клянусь!

– Зачем это? – я чуть не плакала.

– Просто… Чего ты боишься, ведь ты ходишь на пляж, и там мужчины смотрят на тебя.

– Это на пляже.

– Какая разница? Ну пожалуйста!

«Если я сейчас разденусь, то это будет глупо, глупо, по-дурацки… Почему я должна ему уступать? Господи, как же мне от него избавиться! А если я соглашусь, если я соглашусь с условием, что он сразу же уйдет? Он посмотрит и уйдет… А если нет?» Дальше мои мысли не шли, я не знала, что бывает дальше в таких скользких ситуациях. «Но ведь он один… Что он может мне сделать?»

– Хорошо. Но ты сразу же уйдешь!

Он был согласен, он был со всем согласен.

Я встала, отошла от тахты на середину комнаты, расстегнула пуговицы на платье и распахнула его, даже не сбросив с плеч.

Алик всхлипнул, вскочил, бросился ко мне и, обхватив меня руками, поволок к тахте. Я успела свести локти на груди, запахнуться.

– Нет, – сказала я.

Он попытался развести мои локти.

– Нет! Уходи.

Алик, словно опомнившись, отодвинулся от меня, обхватил голову руками.

– Ты подумала – все! – Произнес он. – Ты меня боишься. Не надо, не бойся, я умею уважать женщину.

– Хорошенькое уважение, – произнесла я, нервно застегивая пуговицы, – ладно, поигрались, теперь уходи.

– Хорошо, я уйду, но мы встретимся завтра?

Я пообещала, я бы пообещала все что угодно, только бы он ушел, чтобы я могла почувствовать себя в безопасности. Буквально вытолкав его из квартиры, я забилась в угол тахты и сидела так, пока совсем не стемнело. Разрывался телефон, но я не брала трубку.

Утром я побежала в институт, просить комнату в общежитии. Когда вернулась, чтобы забрать вещи, то встретилась с почтальоном, он-то и принес мне телеграмму от Вадика.

Я забрала документы из приемной комиссии, сказала вернувшейся с дачи бабушке, что не поступила и уезжаю в Воронеж.

– Тебе тут женихи звонят постоянно – сообщила бабушка.

– Да ну их! – отмахнулась я.

Так я не стала чеченской женой, авиационным инженером и женщиной. Одновременно, или порознь…

До потери девственности мне оставалось еще 9 месяцев, год до поступления в институт, три – до первых родов и смерти дочери, шесть – до замужества и восемь – до рождения сына.

22

– Поцелуйтесь, что ли! – крикнул Григорий от калитки.

Вадик приехал на новеньком мотоцикле, и теперь мы смущенно разглядывали друг друга, стоя посреди дороги. Я наклонилась и коснулась губами мотоциклетного шлема, не смогла дотянуться до его щеки.

Вечером он увез меня на гору. Мы остановились в посадке и сели на обрыве. Поселок внизу уже утонул в вечернем сумереке, а у нас еще было солнце, нежаркое и пыльное, оно собиралось упасть за гору, но пока держалось, давая нам возможность поговорить…

Мы молчали.

Я не выдержала первой:

– Вадик, не трави душу, расскажи все, как есть, – попросила и сжалась.

– Что ты хочешь услышать? – он смотрел прямо перед собой, словно не хотел встречаться со мной взглядами.

– Я чувствую, что что-то случилось, – ответила тихо, не поворачивая головы, – ведь ты мне врал в письмах?

– Врал.

Тогда я пересилила себя и посмотрела на него:

– Но зачем?

Что-то похожее на извиняющуюся улыбку промелькнуло по его губам:

– Не знаю, – вздохнул он, – у меня была девушка, – он снова улыбнулся, – Это была любовь, понимаешь?

Я прикрыла глаза и кивнула.

– У нее на щеках такие ямочки, когда она улыбается, и щеки похожи на яблоки… Потом мы расстались, я был виноват, знаю. Тебе все равно сказали бы…

– Вадик…

– А?

– Ты предал нас обеих, – сказала я.

– Понимаю…

– Уезжай, – приказала.

– Прости, если сможешь…

– Уезжай!

– Я не могу, мы поедем вместе, – попытался протестовать он.

– Нет, пожалуйста! – крикнула я, испугавшись, что зареву сейчас, как последняя дура, а он не стоит моих слез, и уж тем более, он не стоит того, чтобы видеть, как я заливаюсь слезами оттого, что он был первым в моей жизни разочарованием, разочарованием первой любви. – Прошу тебя, уезжай! Я тебе все прощаю, но видеть тебя не могу!

Он вскочил, кинулся к своему мотоциклу и унесся сломя голову. Со своего обрыва я видела, как Вадик проскочил мост через Вонючку и скрылся в туче пыли поднятой его мотоциклом.

– Так тебе и надо, дура! – зло крикнула сама себе; и повалилась на бок, и зарыдала, а потом смеялась и била себя по щекам.

Истерика быстро кончилась. Я поднялась, вытерла лицо и пошла через посадку к дороге.

На мосту меня ждал испуганный Вовка, он и довез меня до дома.

– Я Вадика встретил, невменяемого, – поделился Вовка. – Он сказал, что боится, чтобы ты с собой что-нибудь не сделала.

– Много чести, – засмеялась я.

– Правда! – он обрадовался и, превознемогая принципы мужской солидарности, поделился, – Вадик – дерьмо по отношению к своим бабам. Если можешь – прекрати с ним общаться вовсе, или останьтесь друзьями… Сможешь?

Я пообещала.

Вадик не отпустил меня ни тогда, ни позже. Мы помирились на следующий день.

23

Ну, вот. Вспомнила. Только о чем тут говорить, все и так понятно. Я лучше расскажу о Валерке. С ним ведь тоже непросто все.

Ладно…

Я в электричке ехала в Подгорное. Скажете: опять поезда! Да, конечно, только что же я могу поделать, если вся моя жизнь в дороге; если не поезд, то вокзал и вереница чужих домов, как зал ожидания…

Вагон был забит людьми до отказа. Я протиснулась вперед по проходу, тогда какой-то дедок тронул меня за локоть, пододвинулся на скамейке, освобождая мне местечко.

– Ой, спасибо! – Я устроилась на краешке. Старичок обрадовался:

– Садитесь, садитесь. В ногах правды нет. Лучше плохо сидеть, чем хорошо стоять. Вам далеко?

– До Подгорного.

– О, мне ближе. Я в Евдаково схожу. – Он разговорился: я узнала о том, что у него давно умерла жена, дети разъехались, сам он на пенсии, чтобы не скучать делает разный мелкий инструмент и увлекается гороскопами. – Уже двенадцать лет, – с гордостью поведал старичок. Я вежливо кивала головой в ответ.

– Хотите, я о вас расскажу? – не унимался дед.

– Расскажите…

– У вас рождение когда?

Я сказала.

И странный попутчик с легкой улыбкой начал рассказывать мне всю мою жизнь…

Ребята с радиотехнического устроили танцы прямо на асфальтированном пятачке возле общаги. Был май, студенты, ошалевшие от весны, экзаменов и водки, плотной толпой взбивали ногами уже теплую пыль.

Валерка вышел на меня из темноты, широко расставив руки. Он был пьян. А мне было все равно.

Мои друзья прозвали его Испанским летчиком, Валерка часто рассказывал одну и ту же историю, вычитанную им в какой-то книге, там главным героем выступал этот самый летчик. Валерка каждый раз приукрашивал свой рассказ новыми подробностями, слушатели вежливо молчали, но однажды монолог слишком затянулся, и слушатели покинули комнату в студенческом общежитии, недоуменно пожимая плечами.