В Джезказгане выдалась на редкость длинная дождливая осень. Я уходила из дома и бродила, прикрывшись старым зонтом, у которого все время задирался край под порывами ветра. Шлепала по лужам и мечтала о Вадике. Сама себе я казалась большой мокрой жабой.

До взрослой жизни оставалось всего – ничего, оставалось пережить эту длинную осень, никак не уступающую зиме, и потом еще чуть-чуть, а там экзамены, и будет чем занять мозги.

Быстрее, быстрее, мелькайте дни и недели, не задерживайте, не толпитесь. Я ничего не жду от вас, просто проходите мимо, уносите прочь этот год, этот целый год…

21

«Любимая, еще пять дней, и я разобьюсь» – такую телеграмму он прислал мне, когда я сдавала экзамены в МАИ. Отец привез меня в Москву и оставил на попечение бабушки Маши. Маша уехала на дачу, и я была предоставлена сама себе.

Учебник по физике я обычно читала в скверике у Большого Театра, там мы встречались с девочкой из параллельного класса – Ритой, она тоже поступала в Энергетический. Правда, у нее не было московской бабушки, и она жила в общежитии.

Мы как-то сдружились, гуляли вместе, даже один раз были в ресторане, совсем по взрослому.

В тот день я ждала ее, чтобы пойти в кино. Скамейки были заняты, поэтому я устроилась на бордюре фонтана и, по обыкновению, читала свой учебник. Вот интересно, я изучила эту книжку вдоль и поперек, я с ней не расставалась, я открывала ее в любую свободную минуту, когда была возможность почитать, но текст проходил сквозь меня, не задерживаясь, что называется – не цепляя, как будто в моей голове отключили тот участочек, который отвечал за память. Точнее, так: я запоминала все маловажное, незначительное и ненужное: голубя, который садился мне на плечо, едва я устраивалась на скамейке, маленького пузатого мужичка, приставшего ко мне на улице с предложением сняться в кино, молодого негра, преследовавшего меня от Ритиного общежития до моего дома, даже имя его помню – Грин… бархатные синие шлепанцы, которые я зачем-то купила у Риты на последние деньги; все эти подробности прочно оседали в моей голове и от этого параграфы и задачки с разбором по физике уже не могли там поместиться, как я ни старалась.

Я думала о Вадике, все время думала о нем: вспоминала, представляла, мечтала… И Москва с ее шумными улицами, залитыми солнцем, людьми и машинами, с ее экзаменами, этажами, метро, с площадями, башнями и парками, казалась мишурной, ненастоящей, грандиозной настольной игрой, правила которой проходили сквозь меня, как параграфы задачника по физике.

– Привет, – сказал парень, садясь на край фонтана справа от меня.

– Привет, – легко ответила я, повернув к нему голову и улыбнувшись. А слева сел второй и тоже тихо сказал «привет». Оба – мальчишки, мои ровесники, черноволосые, не русские. Только мы тогда не делились на русских и не русских и не умели бояться.

– Меня зовут Бесхан, – сказал тот, что справа, – а его – Алик, – кивнул он на друга. Я посмотрела на Алика; от неожиданности, открыла рот и поперхнулась «очень приятно»: Алик был очень похож на Вадима, как будто они родились в одной семье, имели общего предка, и…

– Ребята, а вы откуда? – спросила я.

– Мы чечены, – важно ответил Бесхан, – а ты?

– Я?

– Ну, то, что ты русская, понятно… А сама москвичка? Зовут как?

– Маша. Нет, не москвичка, я из Казахстана приехала.

Бесхан засмеялся:

– На казашку не похожа. У них глаза вот такие, – он растянул пальцами уголки глаз к вискам, так что остались узкие щелочки.

Мне тоже стало смешно:

– Во-первых, не у всех казахов такие глаза как ты показал, во-вторых, мои родители живут в Казахстане, уехали туда давно, еще после института. А в Москве у меня бабушка…

– Значит ты Москвичка, – заключил Бесхан. Я пожала плечами.

– Учишься? – не унимался парень.

– Нет, только поступаю.

– Правда! Мы тоже экзамены сдаем. Ты куда?

– В Авиационный.

– А мы – в технологический.

Он так и сыпал вопросами, чтобы быть вежливой я повернулась к нему, оставив прообраз моего Вадика – молчаливого Алика за спиной и на время забыв о нем. Бесхан тоже развернулся ко мне лицом, и тут я увидела, что его левый глаз закрыт бельмом, я снова вздрогнула, но подавила в себе этот испуг, чтобы не обидеть парня.

Пришла Рита. Мы долго гуляли в тот вечер. Сначала ходили в кино, где наши кавалеры заплатили за билеты, а потом чинно сидели рядом с нами и смотрели «Москва слезам не верит».

Потом провожали Риту, и только в начале первого ночи втроем доехали в Измайлово, стояли в подъезде бабушкиного дома и говорили, говорили…

– Ребята, вы в метро не попадете, – мне удалось убедить их поторопиться, и, прощаясь, я чмокнула обоих в щеки.

Я почти заснула, когда раздался телефонный звонок. Это мои кавалеры решили пожелать мне спокойной ночи. Бесхан вроде бы в шутку сказал:

– Алик в тебя влюбился. Лежит на кровати, лицом к стене, я думал, он онанизмом занимается, а он плачет…

– Бесхан! Как тебе не стыдно!

– Извини, я привык называть вещи своими именами. Когда мужчина плачет, согласись – это ненормально.

– Смотря что явилось причиной его слез. Но рассказывать малознакомому человеку о своем друге да еще такое – это, знаешь ли, не совсем прилично, – я была шокирована. Бесхан в течение всего вечера был на этой грани, балансировал между приличием и пошлостью, но ни разу не сорвался, почему же теперь он позволил себе все эти разговоры?

– Я спросил у него, отчего он плачет, и он ответил, что влюбился и теперь не знает, что ему делать. У нас такие браки не приветствуются, слышала наверно. Но я ему сказал, что во всем вас поддержу. Короче: нечего бояться родителей. Мы все уладим!

– Погоди, погоди, причем здесь брак? Я еще никакого согласия и желания не высказывала…

– Чего ждать? – искренне удивился Бесхан.

– Да ведь мы не знакомы почти, я даже не знаю, что он за человек. Мы не разговаривали, виделись один раз… И вообще, у нас это происходит не так!

– А, – не унимался Бесхан, – ты переживаешь, что вы друг друга мало знаете, так надо повстречаться, поговорить… А как же. Завтра он будет у тебя, я не приду, все…

В трубке послышались короткие гудки.

Почему кто-то принимает решения за меня? Что я должна делать? Мне было неловко и стыдно и еще как-то немножко гадливо: то ли на саму себя, то ли на нагловатого Бесхана, то ли на молчаливого Алика. Промаявшись без сна до рассвета, я все составляла и составляла ответ нежданному жениху, приводила доводы, объясняла, старалась быть корректной; но, чем больше слов я находила, тем менее убедительными они казались. В конце концов, я уснула, измученная поиском ответа.

Алик пришел часов в 8 утра. Спросонья я никак не могла понять, откуда звонок, схватилась за телефон, потом бросилась к двери, но все-таки сообразила спросить: кто там.

– Это я, – прозвучал голос Вадика из-за двери.

И снова это жаркое предчувствие, и поспешные руки открывают замок, и бархатные глаза в полумраке подъезда.

– Доброе утро… Разбудил? – он потянулся ко мне, обнял, прижался, нашел губами ухо и прошептал, – ты такая теплая…

Я высвободилась, шагнула назад, кашлянула.

– Прогонишь? – грустно спросил Алик.

– Зачем же, входи…

Мы прошли в комнату, он присел на краешек тахты и смотрел на меня снизу вверх своими тревожными глазами, молчание затянулось, он нарушил его, сказав:

– Ну, что, ты меня завтраком покормишь?

– Пойдем на кухню.

Я поставила чайник, сделала несколько бутербродов с колбасой, потом смотрела как он ест: молча и аккуратно.

– А ты со мной? – только и спросил. Я отказалась.

Мы снова гуляли по городу. Он разговорился постепенно, рассказывал о своей маме, какая она у него молодая и красивая, как любит она петь. Но поет редко, потому что отец очень суровый человек, намного старше ее.

– Отец справедливый, всегда.

– Ты любишь родителей? – глупо спросила.