– Конечно. С танками во сне можно и голыми руками воевать, – рассмеялся Веселов.

– Ну а если придется столкнуться с ними наяву? – Арышев «глядел лица бойцов. Все выжидательно молчали, лишь один Шумилов хихикнул:

– А вы тоже, поди, так занимались, когда солдатом были? Арышев куснул губу.

– Нет, товарищи. До войны я служил в Забайкалье. Так мы все‑степи вдоль и поперек измерили. А во время войны, в училище, тоже‑гимнастерка от пота не просыхала. Думаю, что и здесь не придется сидеть сложа руки.

Арышев не ошибся – взвод в наступлении действовал вяло. Вместо‑быстрой перебежки бойцы трусцой переносили ружья, ставили их на» сошки и ложились около них, не окапываясь. А Шумилов даже не вынимал лопатку из чехла.

«А еще на фронт просился, – сердился Арышев. – Значит, надеется, что и так сойдет. Ничего не выйдет!»

Лейтенант вернул взвод на исходный рубеж и вызвал сержантов.

– Предупреждаю, товарищи, если мы будем действовать так, как сейчас, то до обеда не закончим занятия.

Сержанты обиделись.

– Это не от нас зависит!

– Солдаты обленились – им кричишь, а они ни с места!

– Если вы не способны командовать, то так и скажите. Зачем же обвинять других?

Но дело было не в этом: сержанты просто не знали требований нового командира. А коли так, покажут, на что способны.

Что они говорили своим бойцам, Арышев не слышал, только на этот раз солдаты действовали по‑иному: быстро вскакивали и парами устремлялись вперед. Пробежав нужную дистанцию, ставили ружья и» окапывались. Данилов с Вавиловым так старались, будто чувствовали‑себя в настоящем бою. Даже упрямый Шумилов живее стал припадать к земле и орудовать лопаткой.

«Кажется, лед тронулся», – подумал Анатолий. Он еще раз вернул взвод на исходный рубеж и выстроил бойцов, чтобы подвести итог.

– Если бы вы так, как вначале, действовали в бою, то уверяю, многим бы пришлось поплатиться кровью, а то и жизнью. Правда, потом кое‑что показали. Но это «кое‑что» еще далеко от совершенства.

– Ой, товарищ линтинант, и так вся гимнастерка мокра, – взмолился Степной.

– Если каждый день так заниматься, то и ног до столовой не донесешь, – проворчал Шумилов.

Лейтенант взглянул на него, усмехнулся:

– Уж за ваши‑то ноги я спокоен – вы их не перетружаете. Оттого, видно, и занимаетесь так.

– Как? – обиделся солдат.

– Сейчас покажем.

Арышев вызвал из строя Данилова, взялся одной рукой за длинный ствол его ружья и протрусив несколько шагов, лег на спину.

Все рассмеялись, узнав по этим действиям Шумилова.

Лейтенант подошел к строю, на мгновение задумался.

– А вот Степной выполнял команды четко, как полагается солдату.

На побуревшем курносом лице солдата засветилась смущенна» улыбка: впервые за свою службу он услышал похвалу офицера.

– Старательно действовали Данилов с Вавиловым. Лейтенант приложил руку к козырьку фуражки и объявил всем троим благодарность.

– Теперь – с песней до казармы. За вами же должок остался, – улыбнулся Арышев.

– Споем! – отозвались бойцы. Степной звонким голосом затянул:

Фашисты‑людоеды

Пришли в наш край родной

За легкою победой,

За сытною едой.

Все дружно подхватили:

Пехота, красная пехота,

Могучие полки.

У всех одна забота –

Фашистов на штыки.

Арышев с увлечением подтягивал бойцам. На душе его было легка и радостно, как после сдачи трудного экзамена.

В этот день он поздно вернулся в землянку. Воронков, склонившись над столом, что‑то писал при свете коптилки, а Быков уже спал.

– Где пропадал до сих пор? – отложив ручку, спросил Александр Иванович.

– В казарме. Столько оказалось дел, что дня не хватило. – Анатолий снял гимнастерку и, оставшись в майке, присел к столу. Ясные глаза его потускнели, исчез с лица румянец.

– А я уж грешным делом подумал, что ты в клуб забрел.

– Что вы! Тут сейчас не до клуба. – И рассказал, как у него прошел первый день. – Меня удивляет, почему за этот взвод никто не взялся раньше. Пусть Померанцев их распустил, а после?

– После командир роты поручил проводить занятия старшему сержанту, поскольку не было офицера. Требования, естественно, снизились. Но ты не отчаивайся, народ у тебя не плохой, подтянешь. Главное – не терять веру в свои силы.

– За это я спокоен. Как раз сегодня и почувствовал веру в свои силы.

– Вот и прекрасно! Значит, с душой будешь работать. – Воронков заклеил конверт и начал писать адрес.

Арышев увидел лежавшую в сторонке фотографию молодой женщины – в темном платье с белым узорчатым воротничком и сплетенным на голове венком из кос. Она сидела на стуле и держала на коленях мальчика в матросском костюмчике.

– Жена? – показал Анатолий на фотографию.

– Да.

– Тоже учительница?

– Сейчас директор школы.

– А сын у вас уже большой.

– Растет. Седьмой годок пошел. А это наша студенческая, – подал Воронков другую фотографию.

Анатолий отыскал Александра Ивановича. Он стоял рядом с девушкой, на голове у которой был знакомый венок из кос.

– Значит, вы учились вместе с будущей женой?

Воронков встал, привычно сунул руки в карманы и прошелся по землянке, как, бывало, в классе. Головой он едва не доставал потолок.

– Вместе учились и дружили с первого курса. А на выпускном вечере отметили свадьбу и поехали работать в район. Меня, как крестьянского сына, тянуло в село, к природе. Бывало, после занятий возьмешь ружьишко и на охоту или посидишь на речке с удочкой и так прекрасно отдохнешь. – Обычно Воронков был скуп на слова, но когда речь заходила о школе, учениках, тут его не остановить. – Ребята у меня любили историю. Когда был организован исторический кружок, они натащили столько разных вещей – монет, медалей, старинных книг, что пришлось открывать школьный музей. Ко мне стали обращаться за советами учителя, как наладить кружковую работу. Летом, перед самой войной, собрались с женой на экскурсию в Москву, Ленинград. Но вместо экскурсии поехал в Забайкалье.

– Да‑а, если бы не война, я тоже сейчас заканчивал бы пединститут, – с грустью сказал Анатолий. – Может, после войны, если будем живы, еще поработаем в школе.

– Если будем живы, – задумчиво повторил Воронков. – Но японцы нас не оставят в покое. Вчера на стрельбище опять двух диверсантов задержали. Оказалось, русские белогвардейцы, когда‑то бежавшие в Маньчжурию.

Глава третья

Пограничный город Маньчжурия стоял против нашей станции Отпор. На одной из его неказистых улиц выделялся двухэтажный кирпичный особняк, обнесенный железной оградой. У входа на бамбуковом древке висел белый флаг с багровым кругом – символом страны восходящего солнца. С тех пор, как японцы стали властвовать в Маньчжурии, жители города – китайцы и русские испытывали страх, проходя мимо этого дома. Боялись и хозяина особняка, пожилого худощавого японца в очках. Это его сотрудники выявляли недовольных порядками Маньчжоу‑Го[1]

Звуки оркестра и солдатские песни доносились до каждой улицы, до каждого дома. Долетели они и до больницы, в которой лежал Померанцев. Шесть дней назад Иван пришел в сознание и впервые узнал о начавшейся войне. Тогда у него была надежда на победу Японии. Об этом кричало радио. А потом, как гром средь ясного неба, пришла страшная весть – император согласился на капитуляцию. Правду говорил Винокуров, что «японцев раздавят, как козявку»… А что будет с ним? Как назло, долго не заживает голова. Пока лежит, боль не чувствуется, а как встанет, все идет кругом. Недавно у него был Кутищев, говорил, что подастся с Охотиным к чанкайшистам. Разве он бы отстал от них, если бы не болезнь?

Однако, осматриваясь в этом замкнувшемся темном кругу, Иван находил слабые просветы, которые еще оставляли надежду на жизнь. Напрасно он так сокрушается: никто же не знает, что он находится здесь. Только бы не встретиться с однополчанами. Но в этом людском море навряд ли такое может случиться. Значит, надо ждать выздоровления и бежать.