В доме жарко. Входит Сергей Степанович – дядя мой.
– Здорово, Макарыч!
– Здоровее тебя видали, – недовольно бурчит отец.
Дядя Серёжа не обращает на это внимание.
– Слыхал, ты в церкви набедокурил. В алтаре курил.
– А тебе какое дело? Учить пришёл?
– Тебя учить – сначала надо рукава засучить. Я тебе одно дело посоветую.
– Пошёл ты со своими советами!
– Я-то пойду, да ты с таком останешься. Кормиться с чего будешь? Детей рубанком строгал, теперь поднимать надо.
– Кха-кха! – отец так затянулся цигаркой, что его пробил кашель.
– Вот-вот! Я и говорю – хлопочи пенсию по инвалидности.
– Какой я инвалид? – отец бросил в огонь цигарку и заинтересованно повернулся к шурину. От недавней неприязни не осталось и следа.
– Какой инвалид, говоришь? А такой – всем психам, которые были на излечении у Сарницкой, присваивают инвалидную группу – вторую или первую. Кумекаешь? Ну, первую тебе, конечно, не присвоят, не заслужил пока, подожди, а вторая тебе в самый раз будет. Дело верное. Деньги будешь получать. Сиди, покуривай, а пенсию тебе почтальон каждый месяц носить будет, голова!
– Ох, и табачок у меня, Степаныч, на меду настоян. Не веришь? Накось, покури! – Сыплет в ладонь дяде Серёже золотую крупчатку.
Табак у моего родителя, действительно, душистый. Какие-то цветочки подмешаны. Один раз вдохнёшь, и голова плывёт. Сам пробовал. Хороший табак.
Дядя Серёжа держит ладонь лодочкой – кисть пулей раздроблена, но, несмотря на это, ухватиста.
– Сыпь, Макарыч, больше. Не жмись. За совет платить надо. А бутылку с первой пенсии поставишь.
10
Задумался отец. Дело-то, действительно, выигрышное. Как до этого он сам раньше не додумывался? Лежал в сумасшедшем доме? Лежал. Шоковую терапию проходил? Проходил. На работу по статье не берут? А кто возьмёт? Кто за психа отвечать будет, если с топором кидаться на советских людей, как оккупант, начнёт? Вот и ладно. А чего стыдиться? Им было не стыдно на меня рубаху из суровой нитки натягивать, да руки вязать? Умён Степаныч, мать его так!
На другой день пошёл мой родитель в райсобес пенсию выуживать.
Там говорят: «Пенсия тебе точно положена. Бумагу давай с печатями. На слова только Бог помогает».
Пошёл за медицинским освидетельствованием в районную больницу. Там искали-искали амбулаторную карту – никак не нашли.
– А ты у нас за всю жизнь ни разу не лечился. Садись, – говорит бондарский невропатолог, – вот сюда, на табурет. Закинь ногу на ногу!
Отец закинул. С калоши грязь на крашенный пол пластом отвалилась.
Невропатолог достал из кармана маленький такой блестящий игрушечный молоточек, повертел перед лицом пациента, потом вдруг, невзначай, ударил молоточком ему по колену. Нога так и подпрыгнула вверх.
– Хорошо, хорошо, – говорит доктор. – А вот так! – и начал задавать какие-то несуразные вопросы.
– Машина! – крикнул доктор. – Быстро говори первое подходящее слово!
– Дорога и шофёр пьяный!
– Ты свои сентенции оставь при себе. Отвечай, одним словом.
– Война!
– Матрёныч в кабине с осколком во рту. Хороший мужик был …
– Ты мне психа не симулируй. Отвечай адекватно.
А что такое «адекватно», так и не сказал.
– Ведро! – в запале кричит доктор.
– Самогон! – вытер отец губы.
– Так-так… – невозмутимо говорит доктор.
– Жена!
– Деньги!
– Какие деньги? Ты должен отвечать – «женщина». Ну, можно и так – «дети».
– Ведро! – опять воскликнул доктор.
– Вода!
– Стакан!
– Водка! Мы ведро водки в Архангельске с артелью зараз выпили. Дорогу на квартиру перепутали. Все, как тараканы разбрелись, а мне потом пришлось одному на кладбище в склепе заночевать. Там, на севере, ветряка жуть какой. Печёнку выдувает. Вот и нашёл, где потише. Сыровато только было, а так ничего. Артельных милиция подобрала. Одному пришлось на правой руке пальцы отрезать. Простыл. А мне – хоть бы что. Даже насморка не было. Давай бумагу!
– Какую бумагу?
– Ну, такую, которую в райсобесе требуют.
– Это тебе, дядя, надо в область на ВТЭК ехать. Мы такую бумагу не даём. Где лечат, там и калечат, – хохотнул невропатолог, развинчивая и свинчивая какую-то никелированную штуковину. – Вот, чёрт! Пружину никак не подхвачу! Подержи вот здесь!
Врач, отвлёкшись от дела, занялся ремонтом затейливой зажигалки в виде изогнутой обнажённой девицы. Врач был молод и беспечен.
– Аллес, в смысле физдец! – он нажал на розовую пупочку груди, и из-под девицы ударило голубое пламя.
– Друг из командировки привёз в подарок. Однокурсник. В академию рвётся. Практику в Германии проходил, вот и привёз чудило оттуда немецкую шлюшку. Какова? – Он повертел занятную штуковину перед своим удивлённым клиентом и спрятал вещицу в карман, так и не дав отцу прикурить уже свёрнутую самокрутку.
– В кабинете не положено! Отдыхай! Приём закончен!
Отец вышел от доктора, оглянувшись на свежеокрашенную цинковыми белилами дверь.
– Врачи… Туды иху мать! Да…
«Мёртвые мухи портят и делают зловонной масть мироварника: то же делает небольшая глупость уважаемого человека с его мудростью и честью» – припомнилось ему из Писания.
Нахлобучив мятую шапку, вышел на свежий воздух. После вчерашней хляби день был чист и светел, как только что протёртое огромное во весь мир зеркало, в котором он увидел себя маленьким и ничтожным в бескрайнем пространстве, меньше вон того воробья, копающегося в свежих, парных комьях конского навоза.
Вот она, птаха наша русская! Живёт себе, чирикает. От навоза питается и – ничего себе, живёт! Отец повеселел. Поеду в область к самой Сарницкой. Она меня в пелены тесные пеленала. Уколами волю сокрушала. Идиотом звала. Поеду!
Вспомнив про Агнию Моисеевну, отец содрогнулся всем существом. Опять чётко, как нарисованные, у него в голове высветились слова, и опять это были премудрости Писания: «…И обратился я, и видел под солнцем, что не праведным достаётся успешный бег, не храбрым – победа, и у неразумных богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их. Как рыба попадается в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так и сыны человеческие улавливаются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них».
Вот и на него нашло такое пагубное время…
– Мать, давай деньги на дорогу в Тамбов. Велели на комиссию ехать. Говорят – дело верное. Пенсия, считай, у тебя в кармане! Сидел в психушке? Сидел. Вот и получай своё пособие по нужде своей. Целых двести рубликов обещали. Это сколько же хлеба купить можно! Пудика два – не меньше! Еду, мать, еду! Давай на дорогу в оба конца. Если пенсию не задержат, у нас денег куры не поклюют. Заживём скоро, мать!
Мать, вздохнув, лезет в карман пальто, где у неё осталось немного деньжат от выручки за шитьё. Она теперь, как заправская портниха, своим рубахи строчит, если выкройку достанет, то и платье может пошить. Но у знакомых тоже деньжат не густо. Заказов мало. Бедствуют люди, хотя после войны уже второй десяток лет пошёл, а всё, как и прежде, – одни недостатки да недороды. Когда же это кончится? Напасть, что ли, какая на страну напала, наземь валит? Всё не в руку, как сон про деньги, пощупаешь – дерьмо в ладони.
По первому снежку отец поехал в Тамбов. После осенней слякоти в город стали машины добираться.
В Тамбове отцу по сторонам смотреть некогда: пивка бы вольного попил, да в кармане только на обратную дорогу мелочь бренчит, а не похрустывает. Пирожок с ливером за сорок копеек проглотил и не увидел. Только забытый мясной запах от него и остался.
На приём к главврачу надо записываться загодя. А и загодя – очередь. Записался. Из оцинкованного бачка водички попил – и доволен. Сидит, ждёт своего времени. Когда записывался в регистратуре, медсестра паспорт спрашивает, историей болезни интересуется.
– Там она лежит, где всё прописано, – говорит отец.
Медсестра снова в бумагах рыться начала. Рылась, рылась в пожелтевших мятых карточках, снова посмотрела фамилию в паспорте, снова рыться начала. Нет такового!