Сомнения одолевают Григория. Когда в холле гостиницы портье вместе с ключом протягивает ему длинный конверт, он не сразу это замечает.

— Срочная телеграмма, пришла час назад… К сожалению, я не знал, где вас разыскать.

— Это не столь важно. Очень вам благодарен.

Текст телеграммы очень короткий, всего четыре слова:

«Приезжайте немедленно Берлин. Думбрайт».

«Вот сам собой и решился вопрос о поездке в Хазенмор», — думает Григорий, собирая вещи.

Но зачем его так срочно вызывает Думбрайт? Что там случилось?

Английская респектабельность, или сон в руку

Думбрайт был в ярости.

Он проклинал все на свете, в том числе и себя самого. Наверно, себя больше всего. Задержись он во Флориде на месяц, и все было бы хорошо. Теперь можно было бы вести себя как бог-громовержец! Греметь громами, метать молнии в этих бездарей, в этих слабоумных. А теперь громы и молнии обрушатся и на его голову.

Как Нунке мог допустить, чтобы школу отдали под начальство Шлитсена? Куриная задница он, а не начальник школы! А еще лезет учить других. «Если вдумчиво, спокойно проанализировать эти факты…» Да, уж ты проанализировал! Под носом у себя ничего не замечаешь, а туда же — анализировать! Мразь вонючая! За несколько дней два омерзительных события: самоубийство Гусева и побег Воронова. То, что Гусев наложил на себя руки — невелика потеря, дело не в нем. А вот резонанс среди курсантов, как они толкуют его смерть… Все уверены: Гусев сошел с ума после испытаний в аппарате, там его замучили. Вот и проводи дальше эксперименты! И виноват все тот же Шлитсен. Подобрал для испытаний пару! Один гигант, другой — паршивый недоносок. И аппарат запустили на полную мощность. В другое время дело о самоубийстве Гусева можно было бы замять, не выносить за стены школы. Подумаешь, производственный брак. Одним больше, одним меньше — значения не имеет. Но когда на этом же фоне неожиданно взрывается бомба… сотрясаются стены школы… пол уходит из-под ног, и вот-вот обрушится потолок… Такое уже не скроешь. За такое придется платить.

Кто мог подумать, что эту бомбу подложит никчемный, полумертвый старик, дармоед, место которому на свалке. Генерал! Специалист по России! Полно у нас таких генералов без армии в трущобах, в очередях за тарелкой супа. А у Воронова, видите ли, нашлись благодетели. Еще бы — мундир! Ведь эти нунке и шлитсены готовы пасть ниц перед любым мундиром, каким бы изодранным и истлевшим он ни был. Потому что сами тоскуют по своим мундирам и регалиям. Вот и получили! Вот и оказались в дураках! Если б Воронов куда-нибудь исчез перед смертью, забился в уголок, это б еще полбеды. Можно было бы списать его, найти похожего фигурой бродягу, напечатать в газете траурное объявление. Так нет же! Все ясно: напоследок, в который уже раз, перепродался кому-то. А чтоб набить себе цену, ибо кто же польстится на такую старую, чесоточную клячу, похитил у Шлитсена из сейфа не только анкеты курсантов, но и некоторые совершенно секретные документы.

Все сопутствовало старику, словно дьявол ворожил ему. Услыхав о Гусеве, Шлитсен выскочил из кабинета, позабыв ключ от сейфа в замочной скважине. Воронову потребовалось лишь вытащить папку с анкетами, положить на ее место другую, взятую с нижней полки, где хранились старые архивные документы, потом заглянуть в подшивки с текущими материалами.

Старый зубр разведки действовал быстро и ловко. Когда Шлитсен, вернувшись, заглянул в сейф, ничто не говорило о том, что здесь похозяйничала чужая рука. Думбрайт наглядно представляет эту картину, и кулаки его сжимаются. Оставить кабинет открытым, забыть ключ от сейфа — на такое способен только неряха Шлитсен! Теперь он слег, симулирует болезнь и еще утверждает, что уже в тот день с утра скверно себя чувствовал: кружилась голова. Теперь его действительно треплет лихорадка, но не от болезни, а от страха перед ответственностью. Нервничает и сам Думбрайт. Пожар сожжет все дотла, если не погасить огонь сразу. А погасить его можно одним способом: задержать беглеца. В крайнем случае уничтожить его. Но пока розыски не дали ничего. Десятки людей подняты на ноги, шарят, рыщут по всему Берлину и за его пределами, но до сих пор не получено ни одного утешительного сообщения.

Почему-то запаздывает и Шульц, хотя гамбургский поезд прибыл полчаса назад. Когда человек тебе крайне нужен… когда каждая минута на счету… Думбрайт рывком подтягивает к себе телефон, набирает домашний номер Фреда. Из трубки один за другим доносятся длинные гудки, но к телефону никто не подходит. Значит, Фреда нет и дома. Куда же, черт побери, он мог подеваться? Может, подался к Нунке? Палец с такой силой нажимает на диск, что аппарат ездит по столу. Трубку сразу берут. Но отвечает не Нунке, а его секретарь: «Нет, к сожалению, его нет. Герр Нунке уехал в школу… Фред Шульц? Нет, не приходил. Хорошо, сразу позвоню!»

А тот, кого так настойчиво разыскивает Думбрайт, сидит с Гельмутом Зеллером в задней комнатке небольшого кафе, расположенного неподалеку от автомастерской.

— Значит, говорите, ферейн «Урожай»? — задумчиво переспрашивает Зеллер и щурится, словно стараясь восстановить что-то в памяти. Минуту он молчит, погрузившись в раздумье. — Сегодня, или самое позднее завтра, в Гамбург выедет один наш товарищ. А вам, Фред, большущее спасибо! Теперь, когда началась подготовка ко второму Народному Конгрессу, особенно важно очистить наши ряды от всякой нечисти.

— Послушайте, Гельмут! А не мог бы этот ваш товарищ выполнить одно мое личное поручение?

— Конечно. Какое именно?

Григорий коротко изложил услышанный в пивной разговор и свои подозрения относительно Ганса Брукнера, описал внешность Лемке.

— Очень резонно, надо проверить! Возможно, и сфотографировать. Подберу человека, который сможет с этим справиться.

— Буду вам очень признателен, когда я узнаю, кто этот человек, у меня гора с плеч свалится… А теперь, друг, пора прощаться, мне и так влетит за опоздание.

— Сошлитесь на машину, на все корки ругайте мастера, — улыбнулся Зеллер, — такой, мол, сякой.

Они поднялись. Крепко пожали друг другу руки. Каждая их встреча для кого-то из них, а то и для обоих могла быть последней — они хорошо это знали и старались вложить в рукопожатие всю силу уважения, дружбы, братской солидарности.

— Наконец-то! Если вас вызывают срочной телеграммой, то и являться вы обязаны незамедлительно! Где вас, черт возьми, носит?

— Не носит, а пришлось стоять. Исчезла искра. Чуть не полчаса бился, пока тронулся с места. Вот доказательство, — Григорий, смеясь, поднял ладони, испачканные машинным маслом. — Может, поздороваемся?

— Ладно уж, побыстрее умывайтесь! И так столько времени потеряно.

— Скажите хоть, что случилось?

— Сбежал Воронов, забрал с собой документы из сейфа Шлитсена.

— Фю-ю! — Григорий упал на стул. — И когда это произошло?

— Очевидно, дня три назад, а спохватились только вчера.

— Ну и новость! Прямо ошеломили… А может, это паника Шлитсена?

— К величайшему сожалению, правда. Поскорее умывайтесь, тогда поговорим!

«Ну и Воронов, ну и молодец, — смывая с рук грязную мыльную пену, думал Григорий, — значит, не напрасно я с тобой возился!»

Григорий вышел из туалета, на ходу вытирая руки носовым платком:

— Как следует не умылся, так не терпится все узнать. Даже голову немного смочил, чтобы прийти в себя и спокойно выслушать вас.

Пересыпая речь отборной руганью, Думбрайт начал рассказывать о событиях того трагического дня.

— Одного я не понимаю, мистер Думбрайт, почему все решили, что документы украл Воронов? Ведь его исчезновение еще ничего не доказывает. Он, насколько я знаю, и раньше не каждый день бывал в школе. Почему подозрение пало именно на него? Ведь можно допустить и такое: старику стало плохо на улице, его забрала карета скорой помощи. Вы дали своим агентам указание обследовать больницы? Или проверить морги?