— Как это обидно, — вырывается у Джованны. — У нас в Италии хороших музыкантов встречают не так. — Вытянув вперед руки, она продолжает азартно аплодировать. На нее оглядываются.

— Неплохо исполнено, — снисходительно хвалит Думбрайт, — но, милая моя, пожалейте свои ладони! И уши присутствующих. Мы привлекаем внимание.

— Внимание привлекает каждая красивая женщина, — Григорий приходит на помощь Джованне. — Нам с вами, мистер Думбрайт, попросту завидуют.

— Спасибо, Фред! — Джованна бросает на своего защитника благодарный взгляд. — Вы, как всегда, готовы встать на защиту.

— Ибо отлично усвоил одну очень простую истину: единственный способ иметь друга — самому быть другом.

— Прекрасные слова, Фред! Совсем просто, лаконично и в то же время…

— Берегитесь, Джованна! — прерывает Думбрайт. — Слова для того и существуют, чтобы прикрывать мысли. Так, по крайней мере, утверждают дипломаты. Не полагайтесь на слова.

— Это смотря на чьи…

— На мои, выходит, нет?

— Я этого не сказала. Потому что знаю вас очень мало, вернее, почти совсем не знаю.

— Тогда выпьем за то, чтобы мы тоже стали друзьями!

— Вы только что нагрубили мне. Плохое начало для дружбы.

— И вы обиделись? Обещаю быть вежливым, обещаю…

— Теперь я скажу: берегитесь, Джованна! — Григорий предостерегающе поднимает руку. — Вежливость стоит дешево, а дает много. Смотрите, чтобы вам не пришлось оплачивать крупный счет.

— Это не по-товарищески, Фред! Не положено восстанавливать против меня синьорину в самом начале нашего знакомства. Предубеждение — плохой советчик, если люди хотят стать друзьями, когда речь идет об установлении отношений между людьми. Так выпьем за дружбу, Джованна?

Два бокала, коснувшись друг друга, тихо зазвенели. Думбрайт склоняется и целует руку молодой женщине. Поверх его головы Джованна вымученно улыбается Григорию.

В ресторане уже много народа. Теперь заняты почти все столики. Думбрайт внимательно оглядывает их, с досадой кривит челюсть, словно от ноющей зубной боли. Снова заиграл оркестр, и пары танцующих, закружившись в проходах между столиками, мешают боссу смотреть.

— Уже четверть десятого, — бросает Думбрайт, ни к кому в отдельности не обращаясь. — Не советовал бы Кригеру со мной так шутить! Неужели, — лицо его вдруг расплывается в широкой улыбке, он поднимает руку, и кому-то приветливо машет. — Простите, я на минуточку вас покину!

Григорий следит за его крепкой фигурой. Думбрайт достаточно бесцеремонно расталкивает танцующих. Невысокий кругленький человечек катится ему на встречу, тоже сияя улыбкой. На ходу он кланяется то одному, то другому, к некоторым подходит, чтобы пожать руку, жестами прося у Думбрайта прощения за опоздание. Григорий отворачивается.

— Как вам живется в Берлине, Джованна? — спрашивает он.

— Сами видите. Хейендопф распоряжается мною как вещью. Сегодня подсунул вот этому, — молодая женщина кивает на стул, где только что сидел Думбрайт. — Еще бы, новый начальник! Лучше уж Гордон, тот хоть был вежлив… вел себя прилично.

— Бросьте Хейендопфа. Неужели вы себя не прокормите?

— У меня ведь до сих пор нет ангажемента. Он забрал мои документы, якобы для переговоров с антрепренерами. Но это все ложь, чистейшая ложь! Вы представляете, Фред, в каком я оказалась положении, какие мысли меня преследуют…

— Хотите, я поговорю с Хейендопфом?

— Упаси бог! Он считает вас своим врагом, вспоминает всегда с ненавистью, считает, что вы в чем-то обошли его, грозится вывести на чистую воду… вас… и… меня… — Джованна краснеет, нервно вертит кольцо на пальце. — Мою привязанность к вам он расценивает, как… как…

— Понимаю…

— Фред, помните, вы говорили о вашем друге, который должен приехать из Италии?

— Конечно, я не забываю своих обещаний. По ряду причин мы не можем переписываться, но я знаю, он должен приехать.

— Сколько же ждать?

— Не так долго. Надо набраться терпения. И постараться за это время вырвать у Хейендопфа документы, чтобы они были у вас, когда мой друг приедет.

— Не знаю, хватит ли у меня сил.

— Надо, чтоб хватило. Всего три-четыре месяца. Ну, будьте мужественны! Держитесь Хейендопфа, чтобы усыпить его подозрения.

— Когда я вас слушаю, мне все кажется гораздо проще. Если б мы могли хоть иногда видеться.

— Я тоже хотел бы этого. Попробую наладить отношения с Хейендопфом. Или прищемить ему хвост.

Джованна рассмеялась. И очень своевременно — к столику приближался Думбрайт.

— Вижу, вы не скучали без меня, синьора и синьор! — погрозил пальцем Думбрайт. — Обидно. В дальнейшем не стану брать в спутники более молодого и привлекательного. Я шучу, шучу, Джованна! Не хмурьте свое хорошенькое личико. Особенно теперь, когда я жду гостей. Веселье вам больше к лицу. Оставайтесь такой, как были только что. В этом я полагаюсь и на вас, Фред. Так и быть, разрешаю вам ухаживать за моей дамой.

Подозвав официанта, Думбрайт приказал навести на столе порядок, заказал новые закуски и блюда, несколько бутылок различных напитков.

— Ну вот, теперь полный порядок, — самодовольно улыбнулся Думбрайт, осматривая заново сервированный стол.

— Не слишком ли пышно? — спросил Григорий, пряча улыбку. — А что, если у нашего гостя язва желудка или нечто подобное? Его только будет раздражать чрезмерное обилие всего.

— Зато покажет широту нашего характера. Мы ведь пришли сюда отпраздновать день рождения Джованны.

— Надеюсь, широта натуры не отразится на годах, которые вы мне прибавите?

— О возрасте у женщин не спрашивают.

— Лишь в тех случаях, когда этот вопрос может оказаться бестактным. А я именно приближаюсь к такому возрасту.

— Приближаться можно по-разному: медленно и стремительно. И мы с Фредом умоляем вас — не спешите! Особенно я! Мне вы нравитесь такая, как есть.

Шутливый тон разговора и выпитое вино постепенно действуют на Джованну. Будущее уже не кажется ей столь безнадежным, она рада, что рядом с ней Фред, присутствие Думбрайта больше не пугает. Да и музыка действует успокаивающе. Она доносится словно издалека, не терзает слух, не режет ухо оглушительными ударами барабанов, медных тарелок, воем саксофонов. Джованна ненавидит джаз. Ее ухо привыкло к мелодичным напевам родной земли и не воспринимает разорванной гармонии, которая, как ей кажется, и сама извивается и корчится в руках джазистов.

— А здесь хорошо, — говорит Джованна. — Подумать, сколько мы сидим и ни одного скандала!

— Англичане — народ респектабельный, — замечает Григорий. — Они потому и собираются здесь, что хозяин учел их вкусы.

— А главное, здесь нет американцев, — Джованна с вызовом глядит на Думбрайта. — Представляю, что было бы, ввались сюда с воплями и гиканьем ваши молодчики в военной форме.

Думбрайт пожимает плечами. Ему некогда отвечать — к их столику вот-вот подкатится его кругленький приятель, который, приподнявшись на цыпочки, что-то нашептывает на ухо своему спутнику. Тот, кажется, не слушает. По крайней мере, лицо его невозмутимо спокойно, взгляд как бы обращен внутрь себя.

— А, Кригер! Пожалуйте к нам, присаживайтесь, — слишком громко зовет Думбрайт.

Кругленькая фигурка подкатывается к боссу.

— Но ведь я не один, милый друг! Разреши представить тебе хорошего знакомого, — о, я не решаюсь сказать «друга», хотя всем сердцем жажду этого! — так вот, своего хорошего знакомого сэра…

— Чарльз Джеффрис, — коротко бросает спутник Кригера и молча всем кланяется.

Думбрайт и Фред поднимаются, ожидая, пока усядутся гости. Тот, кто назвался Джеффрисом, спокойно отпускается на стул, а Кригер, присев на миг, снова срывается с места и кружит вокруг присутствующих, сияя улыбкой, поблескивая золотом зубов, горячо пожимает руку каждому. Обежав круг, он вдруг всплескивает коротенькими ручками и снова бросается к Джованне, прижимается губами к ее пальцам: «Вспомнил, вспомнил, по какому случаю вы собрались. Поздравляю, уважаемая фрау, тысячи раз поздравляю! Хотелось пожелать вам расцвести еще больше, но расцветать больше просто невозможно — это уже угроза общественному спокойствию!», — восклицает он, перемежая фразы с поцелуями рук.