— Надежда Васильевна, выручите… Бьем вам челом… Большому человеку — маленькие людишки… Вы всегда были несравненным товарищем…
Перед нею старик Петров, актер на вторые роли. Через две недели бенефис его и других маленьких артистов. Он плохо обут, плохо одет, почти всегда голоден. У него большая семья и безысходная нужда. Тяжелая жизнь провела глубокие морщины по его лицу, но душа его молода. Он не может жить без сцены, и если бы завтра ему предложили место в Александринке, а послезавтра отставку и пенсию, он отказался бы.
— В чем дело?.. Ведь я дала слово играть в ваш бенефис… Что ставим?
— Эсмеральду, Надежда Васильевна…
— Боже ты мой!.. Когда мы успеем?
— Но дело не в том-с… Мы хотим тройные цены назначить…
— Вы с ума сошли! Кто же пойдет?
— Весь город ринется, Надежда Васильевна… От вас зависит… Видите ли, в чем дело… В прологе Эсмеральда еще дитя… Пролог, обыкновенно, пропускают… А мы его поставим…
— Ну, хорошо… А где же возьмете это дитя?
— Вот мы и явились вам челом бить… Дайте нам вашу Верочку!
— Да вы помешались!..
— Александр Иваныч уже обещал нам похлопотать перед вами…
— Что ему?! Не его дитя… Нет, я не соглашусь…
Три дня «маленькие» артисты осаждают Надежду Васильевну просьбами. Петров со слезами на глазах говорит ей, что сына пора отдать в ученье. А отдать не на что. Вся надежда на бенефис. Просит об этом и Мосолов. Он тоже дал слово играть. Но единственно участие Верочки обещает полный сбор при тройных ценах.
— Выпускайте анонсы, — говорит Надежда Васильевна Петрову. — Только для вашего сына уступаю. По себе знаю, что значит без ученья дорогу себе пробивать… Подготовлю Верочку… Но если она окажется неспособной, Эсмеральда пойдет без пролога.
Через три дня к вечеру Петров прибегает запыхавшись. Все билеты расписаны… Ура!..
Мосолов уже целую неделю не пьет. Он постоянно на репетициях, а дома разучивает с девочкой ее роль. Он напевает ее куплеты, заставляет повторять с голоса. У Надежды Васильевны нет терпенья. Ей все кажется, что Верочка — идиотка…
Потом приезжает капельмейстер, и дитя поет под скрипку.
На всех афишах красуется: Драма Эсмеральда, Виктора Гюго, с участием Н. В. Нероновой, А. И. Мосолова и четырехлетней Веры Мосоловой.
— Ах, как она талантлива!.. Какой у нее слух! — восторгается Мосолов, бегая по комнате и хватаясь за виски.
Надежда Васильевна машет рукой.
Хороша дочь Аннушка, когда хвалят мать да бабушка…
— Да ты послушай сама…
— Ах, оставь!.. Не будь смешным!.. Хоть на людях помолчи об ее таланте!..
За два дня до спектакля Мосолов привозит Верочку на репетицию. Все в восторге. Все целуют маленькую, изящную куколку с точеным личиком и смеющимися глазами… Но эти глазки внимательно озираются кругом, слово во что-то вникая, что-то силясь запомнить… Она в первый раз в театре, в первый раз видит всех этих людей. Но ни тени смущения не видно в гордом личике с словно припухшей нижней губой. Это маленькая светская женщина, которая снисходительно улыбается, когда прослезившийся Петров и его бедняки-товаршци целуют ее крохотную ручку… Мосолов просит ее внимательно слушать, что будут с нею говорить…
— Прежде я говорил… теперь это будет за меня… Видишь, этот… носастый? (Верочка звонко смеется). Ведь ты не боишься его носа?
— Нет… не боюсь! — звенит высокий стеклянный дискант.
— Ты стань вот тут, за кулисами, со мной… Когда я тебе шепну: «выходи!..», ты делай, как я дома тебя учил, в гостиной… И отвечай на знакомые слова — свое… Слушай только внимательно… Ну, пойдем за кулисы!.. Начинайте, господа…
Надежда Васильевна спряталась в конторе, чтобы ничего не слышать. Ее бьет лихорадка.
Верочка стоит за кулисами, крепко уцепившись за руку Мосолова. Маленькое сердечко бьется. Но темные глазки расширились. И внимательно слушает она голоса на сцене… Ей так нравится эта живая сказка, которую ей приходится не только слушать, но в которой и самой ей можно действовать…
Заветные слова прозвучали. И прежде чем Мосолов шепнул: «выходи», — Верочка оттолкнула его руку. Она выбегает на сцену. Свою реплику она кричит звонким-звонким от возбуждения голоском.
— О, прелесть какая! — : раздаются возгласы, и аплодисменты несутся из зрительного зала, где в темноте двигаются тени не занятых в пьесе артистов и их жен.
Верочка увлеклась. Глазки горят. Она слушает внимательно и отвечает вовремя… Только прежде чем заговорить, ее губки уже шевелятся, шепчут заветные реплики… Она кажется натянутой струной, готовой сорваться, столько нервного напряжения во всем ее существе. Но она поразительно грациозно двигается. У нее такие естественные жесты…
Вот оркестр уже на местах. Капельмейстер стучит по пюпитру дирижерской палочкой. Он кланяется и улыбается Верочке, чтобы ее ободрить…
— Ближе… Подойдите, Верочка, ближе, — зовет ее суфлер.
Она подходит, улыбаясь. Все притихли, умиленные перед этой невинной душой, такой загадочной для взрослых. Что чувствует эта крохотная девочка?.. Страх?.. Недоверие? Одиночество? Жажду неизведанного?.. В долгой и, быть может, печальной жизни, которая ждет ее, не покажется ли ей волшебным это утро?
Все ждут напряженно. Все знают, что петь под скрипку одно, под оркестр другое… и сбиваются даже певицы… Но талантливое дитя и тут готовит взрослым сюрприз. Подняв ручку, Верочка смотрит на дирижера, но не видит его. Она слушает знакомый мотив и вступает вовремя. Тонким, чистым, как серебро, голоском она поет свои куплеты…
Оркестр играет ритурнель в восемь тактов. Она выдерживает их, не разжимая губ. И вступает снова, не опоздав ни на четверть такта и не сфальшивив ни в одной нотке, хотя мелодия переходит в другой тон.
Все аплодируют: оркестр, играющие, слушающие… Со слезами умиления Петров целует ручку прелестного ребенка. Мосолов кидается к жене.
— Надя… да поди ты… послушай… Ведь это же восторг… Ведь это ангел…
— Ах, уйди!.. Разве тебе можно верить?.. Я совсем больна от страха…
Она сдается только, когда приходит капельмейстер и заявляет ей, что дочь ее необычайно музыкальна, что она — маленькое чудо…
— Она будет артисткой… Знаменитостью будет, — говорят кругом и с благоговением следят за изящной куколкой.
Верочку заставляют повторить всю сцену перед Надеждой Васильевной. И взрослые еще более удивлены и растроганы. Девочка заметно робеет перед матерью. Но она берет себя в руки, словно большая, и проводит роль без ошибки.
— Радость ты моя! — говорит Мосолов, хватая девочку на руки и покрывая ее поцелуями.
Скорбно смотрит на нее мать. Она не хвалит. Она не любит хвалить… Но сердце ее сжимается, когда она принимает поздравления окружающих. Верочка побледнела, устала… Она так хрупка… Боже оборони ее от этой жизни! Артистке прежде всего нужны здоровье и железные нервы… Возможно, что у ребенка настоящий талант. Тем хуже для нее!.. Счастье — только в простой, несложной жизни, где-нибудь в глухой степи, на мирном хуторе с алыми закатами, с звездным небом, с тишиной полей в часы сумерек. Настоящее счастье — это быть, как все. Незаметно расцвесть, возделать своими руками землю, родить детей, вырастить их, незаметно состариться и покорно умереть, как лист умирает осенью… Вот единственное, что нужно Вере…
Вечером поздно она входит в детскую и долго сидит у кроватки. Верочка спит беспокойно, что-то бормочет, мечется… И матери страшно… Ведь это дитя ее… Но что она знает о нем? Она заботится об ее аппетите, о костюмчиках, об ее удовольствиях. Вечно в театре, вечно занятая, вечно волнующаяся, — что знает она об этой маленькой, таинственной душе, носящей в себе целый мир возможностей, целый мир своих радостей, своих печалей и уже определенных стремлений. Их небрежно игнорируют, с ними не считаются. Ребенок мечтает подольше погулять, попозже лечь спать… Но как можно отступить от правила?.. Дитя не имеет воли. Его мечту топчут ногами. Верочка горько плачет… Ах, это каприз! А на капризы нельзя обращать внимания… Надежда Васильевна с раскаянием вспоминает, что она всегда строга с ребенком и никогда не вникала в причину ее слез, ее гнева и протестов. Она считает ее упрямицей, своевольной, избалованной потворством нянек и Мосолова… «Да… Саша ей ближе… И не потому, что он ее балует. Он ее понимает лучше, чем я… Почему? Не знаю… И любит она его больше, чем меня… Меня она только боится…»