Миг молчания. Потом звучат медленные, тяжелые шаги. Жаль?..
Нет, ничуть… Теперь спать… спать!..
Это только начало долгой и трудной борьбы…
Весь день она избегает его взгляда. На репетициях она оживленна, лихорадочно весела. Опять они на народе.
Вечером она едет на пристань, спускается по ступенькам лестницы. Смотрит на волны. И опять все замирает в душе. Вверху небо. Внизу море. Это то же чувство, что охватывало ее в степи. Та же безбрежность горизонта. То же сознание своего ничтожества. Тот же порыв в Бесконечность.
Подходит муж. И она точно падает в яму.
— Поздно, Надя… Поедем домой! Здесь ночью не безопасно… Всякий сброд шляется… Пьяные матросы…
Дома она торопливо идет в спальню. Но у самой двери он хватает ее руку, привлекает ее к себе на грудь. Она чувствует дрожь его тела, жар его дыхания.
— Ты не простила меня, Надя?
Она молчит, стиснув зубы… Он падает на колени и прижимается лицом к ее ногам.
— Прости… коли можешь…
— Я простила… но…
Он вскочил, держит ее за плечи, ищет ее губы. Она отворачивается, толкает его в грудь… Он ясно видит в ее лице отвращение. Руки его падают невольно. Он отодвигается. Ему страшно.
— Я простила… но… забыть не могу… Оставь меня, Саша!.. Все кончено…
— Нет!.. Нет!.. — как раненый кричит он и, всхлипнув, опять падает к ее ногам. Обняв их, он отчаянно рыдает.
Но ей не жаль его. Она не может лгать ни ему, ни себе… Ей противны его губы, его руки… Образ истерзанной Ненилки стоит между ними… разве можно забыть такое унижение? Пока он не коснулся ее, пока не заговорил о любви, она не чувствовала к нему враждебности. Одно только равнодушие… но теперь…
— Оставь!.. Меня не тронут эти слезы. В твою любовь не верю больше…
— Зачем ты вернулась, если не простила?
— Как товарищ вернулась. Будем вместе работать. А если ты сам хочешь, чтоб я ушла…
— Надя… Жестокая!.. Что ты говоришь?
— Мой долг быть около тебя и в беде, и в радости. Но что разбито, того не склеишь…
— Не отнимай у меня надежды… Я исправлюсь… ты не будешь плакать больше…
— Я и не плачу, Саша… Мне… ничего от тебя не нужно… Понимаешь!.. Я и так богата…
Он поднялся и слушает молча. И с трепетом глядит в ее таинственные глаза. Он боится понять.
— Другого полюбила?
— Никого не люблю… Довольно!.. Хочу быть спокойной и счастливой… А тебе не мешаю… Живи, как хочешь… с кем хочешь… Ни слова не скажу…
— Надя… Надя…
— Об одном прошу: делай так, чтобы люди надо мной в глаза не смеялись… чтобы друзья не приходили о твоих изменах докладывать. Избавь меня от этих унижений!.. И тогда… мы уживемся…
Надежде Васильевне казалось, что борьба ее с мужем дастся ей легче. Она не считалась с его страстью. Она судила по себе. Коли польстился на другую — на простую девку, — какая уж тут любовь?
В страдания его она не верит, и никакой цены в ее глазах не имеет его мучительное чувство, эта жгучая жажда обладания ею во что бы то ни стало, эта стихийность, не подвластная ни рассудку, ни воле. Поэтому ее только озлобляют безумные признания, слезы и домогательства Мосолова. Он упрекает ее в бессердечии. Разве она не видит, что от него тень осталась за этот месяц? Он сам не свой. Все из рук валится…
С его мужской точки зрения он так мало виноват перед нею!.. Каприз минуты… Пьяная прихоть… Можно ли за это карать? Стоит ли отталкивать любящего человека?
— Не верю… Нет любви… И о чем тебе горевать, Сашенька? Мир широк. Женщин много. Выбирай любую…
— Ты… ты одна нужна мне, — твердит он, ловя ее руки запекшимися губами, обнимая ее всю воспаленным взглядом.
— Полно!.. Нынче я нужна. Завтра понадобится другая…
— Неужели тебе не жаль меня?
— Тебя?.. Нет… Ты-то меня пожалел? Ведь у меня в душе все сгорело от горя… Одна зола, как на пожаре, осталась… А если… и выросло теперь что-то новое («как та изумрудная травка», — вспоминает она с внезапным умилением)… ты тут ни при чем… Своей дорогой иду… Куда?.. Не знаю… Но чувствую, что на простор выхожу… И не надо мне этой тюрьмы, в которой я с тобой маялась…
— Бросить хочешь?
— Нет… Верочке семья нужна, отец нужен. Не для того замуж шла, чтоб бросать тебя. Заболеешь, выхожу. Зарвешься опять, выручу… Работать будем вместе, как товарищи… Но чтоб опять на муку эту с тобой идти?.. На ложь и на грязь?.. Довольно…
— Никогда не солгу! Никогда не обману больше! — клянется он. И сам в эту минуту верит искренно своим словам.
— Довольно, Саша!.. Не унижайся напрасно… Зла на тебя нету. Но и любви прежней нету… Сам убил ее… Пеняй на себя!
Он в отчаянии хватается за голову. Потом вдруг падает на ковер и начинает по нему кататься. Рвет на себе волосы. Истерически рыдает.
— Поля… Поля! Воды… капли!.. — испуганно кричит она. Становится на колени, смачивает его лоб мокрым полотенцем.
Он ловит ее руки, смотрит ей жалобно в лицо плачущими глазами.
Но ее уже не трогают его слезы и горе. То, что выросло на пепелище ее души, так дорого ей, что нет у нее состраданья к этому больному от любви человеку.
Ночью та же мука. Он сорвал крючок у ее двери, и опять пришел страшный, мстительный, готовый на насилие. Уже не молящий, а требующий своего права.
Она зло смеется ему в лицо. Какое право?.. Она тоже имела право на его верность, а что он сделал с ее сердцем?.. Нет, она не дастся ему на поругание!.. Если он не уйдет сейчас, сию минуту… если еще раз посмеет ворваться в ее комнату, — она завтра же бросит его. Возьмет Веру и уедет…
— Куда?.. К Садовникову?..
— Там будет видно…
Он падает на колени. Он сломлен.
— Надя… Надя… не угрожай мне! Не доводи до крайности… Ведь я руки на себя наложить готов…
— Полно, полно, Сашенька!.. Встань… Зачем такое малодушие? Из-за чего тебе умирать? Жизнь перед тобою…
— Нет без тебя жизни!
— Вздор!.. Ничему не верю… Будешь уважать мою волю, проживем с тобой мирно, как все кругом…
— Все жены прощают, Надя…
— Может быть, может быть… Но… не завидую им… Стало быть, им совсем некуда податься, если они позор такой согласны сносить…
— Сознайся лучше, что ты другого полюбила, — шепчет он, опять ломая руки, и глаза его наливаются кровью.
— Кого? — кротко спрашивает она.
— Почем я знаю, кого? — бешено кричит он. — Мало у тебя поклонников?.. Выйдешь гулять, толпа за тобой идет…
Она презрительно улыбается.
— Не суди по себе… Я тебе не изменю… С твоим лакеем не спутаюсь… Мне и думать-то противно теперь о любви… Только закрою глаза, ты и Ненилка передо мною…
— Молчи, молчи, Наденька!.. Не терзай меня!..
— И ты меня не терзай!.. Как рана открытая, у меня теперь душа… Не говори мне о любви твоей… Это звериное чувство…
— Монахиней прожить хочешь?
— Да… да… да!..
— Толкуй!.. Точно я тебя не знаю… Разве можешь ты прожить без мужчины?
— Уходи, Александр!.. Ничего больше слышать не хочу!.. Если не уйдешь сейчас, если еще раз ворвешься ночью… Ты знаешь меня… Я не бросаю слов на ветер…
— Ты сама меня на разврат толкаешь… Куда мне теперь идти?
Она зло смеется.
Схватившись за голову, он убегает.
Эти сцены повторяются раза три в неделю. У нее уже нету слов. Все сказано. И не слова ее удерживают его перед насилием, а лишь страх потерять ее совсем… Нервы у обоих разбиты.
После взрыва дикой энергии в защиту самого ценного — своей свободы, своего права отдаваться любя, — она чувствует огромную душевную усталость. Забвение, отрада, отдых — только на сцене, только в творчестве… Они оба словно ходят по натянутому канату. И оба знают, что скоро наступит момент, когда один из них сорвется и головой вниз полетит на дно.
Мосолов, что называется, завил горе веревочкой. Блестяще начав дело, став и в Одессе любимцем города, чествуемый как принц в своей труппе, он опять запил мертвую…
Надежде Васильевне приходится взять все дело в свои руки. И она этому рада. Некогда задумываться. Некогда заглядывать вперед, в жуткое будущее…