Хотела надеть свой любимый гусарский костюм, но убедил Заруцкий, что не в отваге царской нужда нынче, но в здравии, что астраханцы и хохловские иуды прежде прочих ее, царицу, будут выцеливать из пищалей. Надела простую ферязь, лишь рукава у локтей закрепив, чтоб не мешали пистоль использовать, коли потребуется. И накидка из темно-бордовой парчи не слишком в глаза бросается. Вон на ближнем от насада струге Олуфьев тоже в простом казацком полукафтане, не признать бы, когда б не поворачивался да рукой не махал приветственно.
Насад идет рывками. Широкодонный, он болей подвержен капризу течений, и струг, что сзади, усилиями весельщиков и канатом придерживает его и помогает кормщикам сохранять задуманный курс. Тишина вокруг — такой не знали астраханские берега. Противоприродная тишина, сердца человечьи замирают в ней в тоске смертной, а нечеловечьи сердца тоже предчувствий не лишены: чаек ни в небе, ни на воде. Вот засадный остров уже в полукольце стругов. Передние, что жмутся к Астрахани, поравнялись с ним, задние — наплывают на него серединным течением.
Пушечный и пищальный треск разрывает тишину в клочья, и пороховыми дымами она, разорванная, зависает над водой. Заруцкий одобрительно рычит. Тереня упредительным залпом враз встрепал охоронные кусты на острове, выиграл самую кроху времени, но сейчас всякая кроха в пользу. Еще залп и еще. Передние струги табанят и стягиваются кольцом к острову… Но вот таким же грохотом и дымом вздымается остров, словно вознамерился вырваться из реки в небо. Васька Хохлов тоже знает дело. Два струга в середине полукольца теряют управление, разворачиваясь кормой. С насада видно, что добрая половина казаков на них побита, остальные пытаются выравнять струги бортами к острову. А из-за острова меж тем с двух его сторон появились хохловские струги — один, другой, еще и еще, в пищальной пальбе более нет порядка, в безветрии дымы стягиваются к середине реки и уже помеха глазу… Затявкали фальконеты, те самые, что Хохлов обещался доставить Заруцкому. С разбитого струга казаки прыгают в воду, и другой вот, как подбитая птица, зарывается носом в воду… Теперь обе флотилии на середине реки. Течение сносит их к городу, который совсем рядом, и Заруцкий все чаще с тревогой оглядывается на крепость, и Марина тоже догадывается, что Хохлов намерен подставить их под крепостные пушки, потому на сближение не идет, только теснит… Но река — у ней свои правила. Правым флангом Тереня наплывает на Хохлова, и сближения не избежать. Хохловские струги табанят, и только пищальный грохот не дает расслышать треск обшивок, лязг сабель и вопли людские. А стена крепостная — она уже над левым плечом. Людишек на прясле видимо-невидимо, не стреляют, ждут, когда ближние струги подойдут на пищальный выстрел. Но не пищалей боится Марина. Теперь взор только на крепость, в остальном исход ясен. Правый фланг — шесть или восемь стругов — потерян. Но и Хохлов увяз там же. Пять стругов слева, насад и еще два струга, что впереди и сзади, — проходят… Шестнадцать весел переднего струга натягивают буксирный канат так, что он только что не звенит. Задний жмется к корме насада в двадцати саженях.
Пришло время и для Заруцкого. Он дает знак Марине, чтоб заткнула уши, и идет к пушкарям, ожидающим его команды. Две пушки правого борта рявкают так, что насад дергается всем корпусом, встроенный в насад палубный короб, наверное, развалился б, когда б не борта… Марина успевает только подумать, каково сейчас сыну ее и всем, кто внутри… Пушки левого борта бьют по крепости. Ядра поочередно врезаются в стену левее Крымской башни. Урон для крепости ничтожен! и атаман Чулков бранит пушкарей. Только точным попаданием в средний ярус Крымской башни можно упредить астраханцев, еще сотня саженей — и насад окажется под прицелом… Снова залпы с обоих бортов. Что справа, Марине не интересно. Здесь же опять промах, и, хуже того — при откате одна из пушек проваливается лафетом между досками. Выстрелы крепостных пушек Марина не успевает увидеть и даже, кажется, услышать. Падая на палубу, она слышит треск ядром взломанного борта, видит отброшенное к мачте изуродованное тело пушкаря и атамана Чулкова на коленях, ладонями обхватившего окровавленное лицо. Теперь в ушах только крики, визг женский и истеричный плач ребенка… Откуда здесь ребенок?… Ушибленное плечо не позволяет даже пошевелиться, но кто-то, не считаясь с ее болью, грубо подхватывает под руки, пытается поставить на ноги, а ноги не держат… Снова удар и грохот. Ядро в щепы взламывает всю левую сторону кормы, и огонь двумя желтыми языками взметается над кормой. Огонь Марина видит, огонь возвращает ей сознание, но тело непослушно, и она позволяет нести себя. Кто несет ее, не знает… Мелькают ужасом искаженные лица Казановской, няньки Дарьи, Николаса Мело; все они напирают на них — на нее и того, чьи руки цепко держат ее на весу. У правого борта оба буксирных струга и два других яростными взмахами весел тоже спешат к ним, но с ближнего полдюжины пищалей направлены прямо в лицо ей, Марине, вот они выплюнули дым — в струге, что у борта, два казака, взмахнув руками, опрокидываются на гребные скамьи, и рядом кто-то звонко вскрикивает. Марина видит: это Милица схватилась руками за грудь и валится грудью на ребро бортовой перегородки.
На вражьих стругах терские казаки, Марина узнает их по кривобоким шапкам.
— Иуды! — кричит она и вырывается из рук Заруцкого. — Сын! Царевич! Где?!
Никто не отвечает ей в суматохе, но она сама видит мальчонку, охрипшего от страха, на руках Савицкого. Казак, забравшийся на борт насада, вырывает его грубо и чуть ли не головой вниз бросает на руки другого казака на струге, и тот уносит царевича в кормовую палубную надстройку. Чьи-то руки подхватывают Марину, на мгновение она повисает в воздухе, но рядом Олуфьев, пригибаясь и перешагивая через тела побитых казаков, пробирается с ней к носовому отсеку, усаживает на зарядный ящик, сует в руку пистоль и спешит к борту насада. Меж тем ближний хохловский струг уже схлестнулся бортом со стругом атамана Илейки Борова, что шел сзади насада. Звон сабель, яростная брань, дикие крики раненых — это впервые так близко, рядом. Марина заворожена, в руках дрожь, но не от страха, а от азарта; она вскакивает на ноги, взводит курок пистоля, выцеливая врага, но невозможно — мечущиеся спины своих не дают прицела. И в это время слышит чье-то радостное: «Маринка! Хватай Маринку!» Она узнает голос. Да это же брат Васьки Хохлова, который дважды присягал ей, которого она отправляла с посольством к шаху Аббасу! Когда ж переметнулся, песий сын? Крик и решил дело. Олуфьевские казаки, а с ними и Заруцкий, забыв про горящий насад и святых отцов на нем, кидаются толпой сначала на струг Илейки, а затем на хохловский и вмиг скидывают в воду теряков. Марина же успевает разрядить пистоль в падающего за борт Ивашку Хохлова и увидеть кровавый всполох на лице иуды.
Страшной, невообразимой силы взрыв не просто сотрясает насад, но запрокидывает на правый борт. То огонь добрался до пороховых мешков. Толчком откинутый олуфьевский струг таранит струг Илейки Борова, а с наклонившегося борта насада летят в воду все, кто еще не успел перебраться. Марина того не видит, отброшенная на бортовую перегородку, от боли в еще ранее поврежденном плече она теряет сознание.
А приходит в себя опять от того же крика: «Маринка! Тащи Маринку!» Только голос другой и издалека. Оглядевшись, сначала видит уже не менее чем в четырехстах саженей охваченный пламенем, но не затонувший насад, на мачте которого еще судорожно полощется красный стяг царя Дмитрия, и астраханскую крепость там же вдалеке, струги, разбросанные по всей реке, не поймешь, где чьи… Но на одном, что ближе, казаки втаскивают на борт женщину, по зеленой ферязи Марина узнает Барбару, а казаки — хохловские, и это значит…
— Стойте! — кричит, но пищальный залп глушит голос ее…
В струге три десятка казаков на веслах, столько же на корме возятся с пищалями, там видит и Олуфьева и, снова оглядевшись по сторонам, понимает, что дело фактически закончено. Девять или десять стругов прорвались, а в погоне за ними лишь пять хохловских…