«Хорошо бы уже семь, — думает она. — Хорошо бы уже семь».

Но на часах всего половина четвертого.

— Черт побери! — чертыхается она и крадется наверх в свою каморку.

Так вот почему такая тишина! Гостиница спит, весь Рим спит, бодрствует только госпожа Бьёрк.

Ее желудок уже настроился на завтрак. Она лежит, пытаясь заснуть, но думает обо всех тех яствах, которыми полакомится с наступлением утра: кофе с булочкой, дыня, пармская ветчина, итальянское мороженое, торте лини под соусом с горгонзолой…

Она снова и снова решает, что уже семь, и крадется вниз, посмотреть, готовят ли завтрак. Дважды приходится ей снова красться наверх и укладываться в постель, в третий раз оказывается, что уже половина седьмого, она находит уборщицу и не без труда уговаривает ту подать завтрак.

Спит гостиница, спит весь Рим, а госпожа Бьёрк, сидя в гостиной, уписывает французские рогалики с мармеладом; уборщица варит в кухне кофе, разогревает молоко и клянет дурацкие причуды дурацких туристов. Ничего вкуснее этого завтрака госпожа Бьёрк никогда не едала. В знак благодарности она пылко целует уборщицу.

После чего, поднявшись наверх, снова ложится в постель. От вчерашнего отчаяния не осталось и следа. «Эх, — думает она, — люди родятся, жрут, срут и мрут. Вот и весь сказ, так что пока жив, надо наслаждаться жизнью».

«Впрочем, — мысленно добавляет она, прежде чем ее успевает сморить сон, — стоит тебе несколько дней пожрать и поспать, и все осточертеет».

На этом госпожа Бьёрк засыпает и спит почти до самого полудня.

Сны ей снятся жаркие и тяжелые.

6

На следующий день госпожа Бьёрк начинает свои странствия по историческому городу.

Несколько раз к ней по-шведски обращаются шведы. Типичная шведская бестактность!

— Non comprendo![46] — шипит госпожа Бьёрк, отмахиваясь обеими руками, — aldante un castatiori di mozarella![47]

Она отплевывается, продолжая шипеть им вслед.

Этим она хочет сказать одно — не для того она уехала за тысячи километров от Швеции, чтобы обсуждать, какая погода у них дома. Все шведы — серые, пресные зануды, — решает она. — Не то, что итальянцы — очаровательные, игривые, восхитительные. С итальянцами она охотно пообщалась бы.

Чтобы хоть что-нибудь сказать своим новым землякам, госпожа Бьёрк заучивает фразу «Senta, signor, che oro sono?», что означает: «Извините, синьор, который час?»

Почувствовав, что минута для установления международных контактов настала, она подходит к очередному прохожему и задает свой вопрос. Она старается изобразить на лице величайший интерес. Она проникновенно произносит заученную фразу.

— Senta, signor, che oro sono?

Увы, блестящее начало разговора не имеет продолжения, потому что других фраз госпожа Бьёрк не выучила.

К тому же ей никогда не удается узнать, который час, потому что она не понимает ответа.

Если же обращаются к ней самой, она улыбается в надежде, что ее улыбка сама по себе способна удержать задавшего вопрос.

Что ей еще остается?

К тому же, куда бы она ни пришла, до нее там уже побывали Анита Экберг или японцы. Японцы все время радостно улыбаются и послушно делают все, что им предлагает гид.

Для японцев почти не существует слова «нет». Самый грубый отказ у них звучит так: «Да, конечно, но это очень трудно». Госпожа Бьёрк представляет себе, как в японском парламенте кто-нибудь предлагает: «Ребята, давайте увеличим дотации на детей», и весь парламент хором отвечает: «Да, конечно, но это очень трудно», — и плача увеличивает дотации.

Госпожа Бьёрк отказывается бросить через плечо монетки в фонтан Треви, отказывается купить у стен Колизея двадцать открыток с видами за доллар, хотя продавец уверяет, что это «special price»[48] для нее, а не «the American price»[49], которую придется платить остальному дурачью. — Only for you, only for you![50]

Ни за что! Она шипит на мальчонку, который клянчит у нее деньги, она крепко сжимает бумажник, все итальянцы — ворюги, думает она, это известно каждому.

Как они не могут понять, что она их землячка!

7

Хотя госпожа Бьёрк упорно считает себя римлянкой, в конце концов ей все-таки приходится, смирив гордыню, купить путеводитель — с его помощью она находит собор Святого Петра.

Прежде всего ее потрясают размеры собора.

— Такой за время перекура не построишь, — одобрительно замечает она.

Внутри собора ее так и подмывает громко крикнуть, чтобы проверить акустику. Собор необъятен.

— Громадина! — заключает она.

Тут она замечает небольшую группу посетителей. Она устремляется к ним посмотреть, что они разглядывают. Статую какого-то папы. Гид говорит по-испански, папских статуй тут завались, и все похожи друг на друга, как две капли воды. Госпожа Бьёрк торопливо переходит от одной к другой, на мгновение задерживаясь у каждой.

— М-да, — говорит она, торопясь дальше. — Занятно. А где, интересно, живет настоящий папа?

В одной из часовен молятся верующие. Счастлив тот, у кого есть вера, думает госпожа Бьёрк, подавляя зевок. Достопримечательностей тут уйма. Госпожа Бьёрк с показным благоговением останавливается у каждой, считает до десяти, неприметно встряхивает головой и идет дальше.

Она ничегошеньки не понимает, но теперь она хотя бы здесь побывала. Может она еще успеет до закрытия в Колизей.

А вот и Микеланджелова Пиета, ее она по крайней мере узнаёт. Почему скульптура огорожена стеклом? На табличке написано, что какой-то сумасшедший, вообразив себя Иисусом, накинулся на скульптуру и теперь ее оберегают.

Госпожа Бьёрк приостанавливается и смотрит. Похоже, многие подолгу стоят перед Пиетой в молчаливом восхищении. Но ведь чтобы разглядеть статую, довольно и нескольких секунд. Она ведь не шевелится. Госпожу Бьёрк разбирает смех.

— Она ведь не шевелится! — так и подмывает ее крикнуть другим посетителям. — Чего вы на нее пялитесь, дурачье?

Но она робеет. Вряд ли кто-нибудь сочтет ее выходку забавной.

В соборе находится все, что было когда-то и что останется навсегда. Незыблемое, несокрушимое, как скала, и неподвижное.

Тишина пугает госпожу Бьёрк.

— «В тирольской шапочке пойду»… — затягивает она, пытаясь развеять торжественность обстановки, но тут же умолкает. — «Я с тетушкой своею, старушкой Ингеборг…»

В базилике все подавляет своей подлинностью. Скорбь Девы Марии — это скорбь в ее чистейшем виде, торжество Спасителя — конечное торжество.

«Но да будет слово ваше: „да, да“, „нет, нет“, а что сверх этого, то от лукавого». Это вам не песенки, это слова.

В соборе не сплетничают, не шушукаются, не заливают печаль глотком мадеры, когда будни навевают тоску.

Здесь тебе не поможет, если ты скажешь: «А что если отмочить что-нибудь этакое?»

Храм — это почесть, воздаваемая тем, кто оказался тверд, кто не сдался, не уступил, не сдвинулся. Все они теперь здесь, увековеченные в камне.

— Что они о себе воображают? Что в них такого, из ряда вон выходящего? Какое право они имеют зазнаваться? — начинает госпожа Бьёрк.

И чувствует молчаливое презрение верующих.

На их брезгливых минах написано: невежественная шведская дура явилась в Рим поесть мороженого на Испанской лестнице, нет в ней ни смысла, ни цели, ее существование ничем не оправдано. Второсортная подделка.

Голландские эксперты объездили весь мир, чтобы изучить полотна Рембрандта и установить, какие из них подлинные, какие подделки.

Госпожа Бьёрк смущенно поеживается.

Они исследовали холст, химический состав красок…

Госпожа Бьёрк расстегивает верхнюю пуговицу. Что-то здесь жарковато стало — не правда ли?