Краснея от смущения, она снова тащит свой тяжелый чемодан через площадь.

«Смех и грех! — думает госпожа Бьёрк. — Опозорилась на веки вечные!»

Она вспотела, чемодан тяжелый, а плащ слишком теплый. Теперь она оказалась на нужной улице, но номера не сходятся. Где номер 28? Где пансионат с дурацким названием Эрдарелли? Не пансионат, а сорт каких-нибудь паршивых спагетти. Но должно же быть у этой улицы продолжение. И наверно, оно по ту сторону площади, хотя она уже побывала там и убедилась, что улицы с названием Мачелли там нет.

Госпожа Бьёрк в четвертый раз тащит, волочит, подталкивает неуклюжий, все более ненавистный ей чемодан мимо молодых людей на Испанской лестнице, она так растеряна и унижена, что чуть не плачет. Она ведь бывалая путешественница — разве нет?

Почему никто не спешит ей на помощь? Чего они там расселись и пялятся на нее?

Неужели в этой стране нет привычки помогать женщине, если она в затруднении?

Госпожа Бьёрк пытается привлечь внимание прохожих словами «Senta, signor, dove»[37]… Но никто не приходит ей на помощь.

В конце концов она все-таки находит свой пансионат. Он лежит в двух шагах от того места, где она предполагала вначале. Ясное дело. Она ведь все время это знала.

Она гордо сдувает со лба упавшие на него пряди волос и, распрямив спину, входит в дом.

2

В холле никого нет, зато в гостиной на обшитом галуном диване сидят хозяин гостиницы и двое молодых парней, очевидно, его сыновья; они смотрят футбол в компании трясущегося старика и женщины в черном, которая время от времени что-то высматривает на улице, отводя белую кружевную занавеску. Звук включен на полную мощность; чтобы услышать друг друга, им приходиться перекрикиваться.

Телевизор громоздится в углу на полке под самым потолком. У каждой из стен гостиной свой рисунок на обоях. На одном изображены ослики, на другом девушки с кувшинами на голове, на третьем овощи, на четвертом пасторальная идиллия. Остановившись в дверях, госпожа Бьёрк откашливается, чтобы привлечь к себе внимание.

Заметив гостью, женщина в черном, не отрывая взгляда от телевизора, подталкивает хозяина; тот знаком просит госпожу Бьёрк подождать. По окончании тайма он встает и вместе с приезжей выходит в холл.

Он вписывает госпожу Бьёрк в книгу постояльцев, вручает ей ключ от номера и, поставив ее чемодан у подножия лестницы, идет досматривать футбол. В гостиной тем временем завязалась оживленная дискуссия о том, правильно ли судил судья.

Госпоже Бьёрк приходится самой тащить тяжелый чемодан на пятый этаж.

Обещанный ей одноместный номер с ванной оказывается одноместной клетушкой, а общая с соседним номером ванная находится в коридоре. Узкая комната вытянута в длину, кровать, платяной шкаф и маленький письменный стол стоят в ряд вдоль одной из стен — иначе им здесь не разместиться.

За все это госпоже Бьёрк придется платить триста пятьдесят крон в день.

По уверениям рекламной брошюры для туристов, такой номер должен стоить самое большее сотню крон, и даже меньше. По уверениям рекламной брошюры, жилье в Риме дешевое, а прокормиться можно на какие-нибудь двадцать крон в день. Это серьезный прокол в расчетах госпожи Бьёрк.

Госпожа Бьёрк снова разглядывает рекламную брошюру и обнаруживает, что она выпущена почти десять лет назад.

Как она не заметила этого раньше? Она-то рассчитывала, что на отложенные деньги безбедно проживет месяца два, но похоже, денег ей хватит всего недели на три.

«Уж кому не везет, так не везет, — думает госпожа Бьёрк, поправляя перед зеркалом волосы. — Невезучку сразу видно!»

Открыв ставни, она впускает в комнату дневной свет. Как бы там ни было, она в Риме, ей почти не верится, что это правда. С дороги она грязная, и живот у нее сводит от голода, но все же она в Риме.

Никогда больше не придется господину Бьёрку ее воспитывать. Никогда больше не назовет он ее социальной катастрофой. Он привык поучать ее как ребенка, иной раз даже делал ей выговоры при гостях. Он считал, что имеет на это право. Хочешь носить фамилию Бьёрк, изволь поработать над собой.

Госпожа Бьёрк так и слышит его скрипучий голос, так и видит его кислую мину и характерные толстые губы Бьёрков. Да, да, он ее поучал, поучал свысока скрипучим голосом, раздувая ноздри.

И она ему это позволяла.

Но вот она в чужом городе, она сбрасывает с себя дорожную одежду, за неимением горячей воды принимает холодный душ — это само по себе уже приключение.

Одна из дверей ванной комнаты ведет на балкон. Там в кадке растет мандариновое дерево. Госпожа Бьёрк садится на шаткий стул, с которого облупливается голубая краска. На другой стороне двора какая-то женщина развешивает белье. В уши госпожи Бьёрк попала вода, она трясет головой, чтобы вода вылилась. Мокрые волосы хлещут ее по лицу. От них пахнет душистым шампунем. Прядь волос попала в рот, она посасывает ее и смеется.

В воздухе разлит аромат цитрусовых и муската. Госпожа Бьёрк втягивает носом нахлынувшие на нее запахи и счастливо вздыхает. По стене бежит маленькая ящерка. Госпожа Бьёрк вздрагивает, но тотчас снова заливается смехом. Женщина, развешивающая белье, косится на нее с подозрением.

— Bon jorno![38] — кричит ей госпожа Бьёрк и машет рукой. Кивнув в ответ, женщина продолжает свое дело.

Возвратившись в свой номер, госпожа Бьёрк надевает цветастое платье и отправляется на поиски свободы.

3

В холле и на улице перед гостиницей толпятся японские туристы. Госпожа Бьёрк презрительно фыркает, глядя, как они садятся в экскурсионный автобус.

Сама она оставила карту города в номере, чтобы все принимали ее за настоящую римлянку. Без посторонней помощи будет она познавать город — неугомонный, пропыленный, закопченный Рим, подлинный Рим, которого туристы-японцы не увидят.

С деньгами, конечно, будет туго, она это понимает, но думать сейчас об этом не хочет.

О деньгах она будет думать потом. С тех самых пор, как она вышла за Бёрье, она еще ни разу не ощущала такой свободы. Она снова чувствует себя школьницей, она распускает волосы — пусть как когда-то свободно бегут по плечам.

Если избегать зеркал, может, и впрямь удастся поверить, что вернулась молодость.

Первым делом госпожа Бьёрк покупает себе мороженое и усаживается на Испанской лестнице.

Перед ней широко распахнут мир, он зовет и манит, пузырится и трепещет, этот новый мир принадлежит ей. Заново рожденная, в цветастом платье, полная радостного ожидания, явилась она на праздник. Все улыбаются ей, приветствуют ее, и она здоровается с каждым.

Самый красивый парень приглашает ее потанцевать. Первые шаги она делает неуверенно, но вот уже вихрь подхватил ее. Тело кружится, ноги притоптывают, зад подпрыгивает, руки отбивают такт, ну а глаза — глаза просто сияют. Ее счастье бесконечно.

Она будет счастливой всегда. Она танцует, подскакивает, ходит колесом, кувыркается. Почему она так долго ждала?

Может, потому, что перед тем как куда-нибудь поехать, она всегда долго колебалась?

Чушь! Теперь она поняла — в поездку надо собираться с ходу.

И вдруг госпожа Бьёрк начинает хихикать. Как здорово все удалось! Хихикая, она продолжает лизать мороженое.

«Как я, бывало, любила похихикать, куда все это подевалось за минувшие годы?» — удивляется она. Кое-кто из молодых людей с любопытством косится в ее сторону. На Испанской лестнице не часто увидишь женщину средних лет, которая сидит и икает. «Глядите, глядите!» думает госпожа Бьёрк.

— Bon jorno! — кричит она.

— Buon giorno![39] — кричат они в ответ.

Госпожа Бьёрк больше не может сдерживаться.

Подняв фунтик с мороженым как бокал, она пьет за здоровье молодых людей.