Человек с поцелуем на левой щеке

по Столешникову идет.

Улыбается и застывает в рывке

нецелованный встречный народ.

Может быть, подойти и спросить: «Не печет

поцелуй ваш на левой щеке?»

Только он отвлечен, словно он звездочет,

с поцелуем на левой щеке.

Это первый из новой породы людей

с поцелуем на левой щеке.

Значит, будет весь мир через несколько дней

с поцелуем на левой щеке.

Человек с поцелуем на левой щеке.

А навстречу ему идет

с поллитровой бутылкою в правой руке

неуверенный пешеход.

Он руками всплеснул и разбил об асфальт

то, что было в правой руке.

Победил человек — это подлинный факт —

с поцелуем на левой щеке.

Издается приказ помер семьдесят пять —

 в рукомойнике иль в роднике

никогда, ни за что не отмывать

поцелуи на левой щеке!

В завершенье приказа семьдесят пять

парню, девушке иль старику,

получив поцелуй, сразу же подставлять,

подставлять вторую щеку!

Остановите часы на секунду!

Празднична, бесшабашна, светла,

наша планета что-то напутала,

где-то секунду перебрала.

Сверьте часы по времени звездному —

выйдет в секунду опереженье…

Чтобы украсть миллион —

                           сотни способов,

но невозможно обкрадывать Время.

Год на секунду не должен быть меньше,

 как ни тасуй.

У телескопа смеется женщина:

«Это ведь меньше на поцелуй!»

Остановите часы на секунду —

завтрашний Лорка где-то стоит,

жизнью своей заслоняя республику.

Может быть, пуля не долетит…

Остановите часы! На секунду!

Не укорачивайте тишины,

чтобы друг другу улыбкой сверкнули

две страны.

И, километры на счетчик мотая,

в космосе черном светла и легка,

наша Земля —

                 как сачок у ботаника —

ловит секунду-мотылька.

Звездное время — не только поэтам.

Кем бы мы ни были по труду,

надо, распахивая планету,

Чувствовать землю,

                 но видеть звезду!

Вот и осела земля на могиле отца,

и стрелки травы показывают полдень.

Или полночь? Спроси звезду.

Спроси траву об отце. Скажи

траве о себе. Чем набухло сердце,

что не дает спать разуму — все

скажи траве. Скажи отцу. Эти

зеленые перископы земли когда-нибудь

поднимутся и над тобой. И пусть будет кому

спросить траву о тебе.

Ты сердца обрывать научилась у сборщиц гранат.

Я моргнуть не успел —

                        не заметил, как сердца лишился,

Я умел говорить о любви, а теперь разучился.

От разлуки слова что кофейные зерна горчат.

Ты мне снишься уже

сквозь лебяжьи московские снеги

у подножия Джвари сидишь со звездой в волосах,

ты не слышишь меня —

                            у тебя мое сердце в руках,

ты смеешься и сердцем раскалываешь орехи…

—    Что ты плачешь у Петровских ворот?

—    Мой возлюбленный скоро умрет.

—    А с чего ты взяла, что умрет?

—    Напророчил таксист-идиот.

Ночью ехала я от него,

поцелуями обожжена,

от возлюбленного моего —

я счастливей была, чем жена.

Он отвез меня, денег не взял,

он скривил мефистофельский рот:

—    Я счастливых, как ты, не видал,

но любовник твой скоро умрет…

Через год возле тех же ворот

тормознет тот же клетчатый черт:

—    Что, красавица, прав ли я был?

—    Лучше б умер, чем разлюбил…

Приезжал полухмельной,

плакал до рассвета:

«Нету света за душой,

понимаешь, нету!

Ты не думай — я не трус,

у ее портрета

похмелюсь и застрелюсь,

только света нету…

Словно лампочка в душе

яркая светилась,

да в другой патрон уже,

глядь, перевинтилась…»

Что же тот, кому везло,

ходит словно нищий?

Говорит:

          «Я жил светло,

а теперь — темнища…»

Чудеса вы, чудеса,

гаревое дело.

…Вскинет женщина глаза:

— Я перегорела…