Он отпивает глоток вина, вежливо кланяется и скромно продолжает:

— Я — что? Я немного знаю, а вот мой учитель хаким Алекпер из благословенного города Кума, он все знал, все умел — и оспу, и лихорадку излечивал, и даже от бесплодия избавлял женщин.

— Как же это? — спрашиваю я.

— Очень просто! У кого лихорадка, тот должен лечь голым на спину и накрыться кожей черного барана и три раза в день выпить воды с дуа (бумажка с написанной на ней молитвой). Дуа сжечь, а золу выпить с водой. Здорово помогает.

— А бесплодие?

— А бесплодие надо лечить нефтью. Налить полстакана, ничем не разбавляя. Выпьет женщина с молитвой, — поможет, потому что нефть внутренности размягчает. Я сам лечил, некоторым помогло, — серьезно говорит хаким.

— Наверно, молоденьким? — спрашиваю я.

Лицо «доктора» расплывается в улыбке, глаза щурятся, подбородок дрожит.

— Шутник вы, уважаемый ага, конечно, не без этого… врачи тоже люди, а женщины наши в большинстве дуры. А то есть еще верный способ, — переставая смеяться, говорит он. — В Хамадане, возле самого города, стоит памятник, каменный лев, которого поставил еще сам Искандер Зюль–Карнайи[27]. Так вот, если бесплодная женщина трижды проползет с молитвою под передними лапами этого зверя, то обязательно избавится от бесплодия. Это уж доказано, недаром памятник весь пропитан маслами, которыми благодарные женщины впоследствии поливают его. Правда, там возле памятника тоже имеются хакимы, и масло…

— …разливается не по назначению…

— Шутник вы, большой шутник, ага, — хохочет довольный Аббас.

Мы беседуем на разные темы, но моя улыбка и иронические реплики, по–видимому, обижают его.

— Я вижу, ага, что вы не очень доверяете моим словам, но, да буду я прахом у ваших ног, да перейдут на меня все болезни мира, если я говорю неправду. Многие из моих пациентов уже избавились от страданий…

— Перешли в лучший мир, — сказал я.

— Шутник вы, ага! Конечно, и это бывало. Разве можно вылечить всех? Тогда земля переполнилась бы людьми, подорожал бы лаваш, не хватало бы риса. Известная часть должна умирать, но излечиваем мы тоже немало. Я знаю, что иногда нужно лишать больного конечностей — ноги или руки, особенно когда она почернеет и от нее пойдет скверный запах, но у нас, сагиб, человек без руки или ноги вызывает сомнение…

— Какое сомнение? — удивился я.

— Видите ли, ага, по шариату и старому иранскому судопроизводству вору за первое воровство отрезают палец до сустава, за второе — отрубают руку, а если попадется в третий раз, то и ногу. Ну, вы сами понимаете, что… — он развел руками.

— Но ведь это было по старому судопроизводству?

— Эх ага, ага!.. Ведь его никто не упразднил… и губернаторы в провинциях часто наказывают по шариату. Есть у меня один больной… ну, не больной, а раненый. Его недавно где–то в районе Фирузкуха подстрелили в руку какие–то педер–сухте…

«Фирузкуха. В зоне советской охраны», — подумал я.

— …бандиты какие–то, да будут осквернены могилы их предков семь раз, — продолжал хаким. — Привезли его в Тегеран и, конечно, сначала докторов инглизи и амрикани позвали…

— Когда произошло это событие, почтенный Аббас? — спросил я.

— Какое, ага?

— Нападение банды на вашего знакомого?

— Сейчас вспомню… Десять… нет, двенадцать, э… нет, тоже неверно, ровно четырнадцать дней назад, сагиб… А что, вы слышали про это дело?

— Нет, просто удивляюсь, что невдалеке от столицы шатаются банды.

— Бродят, ага, разбойничают… Уважаемый Худадат–Мирза подробно рассказывал о них.

— Это кто же такой Худадат–Мирза?

— Раненый… Очень почтенный человек. Раньше он, при немцах, служил телохранителем у Краузе–сагиба, а потом… — хаким понизил голос и оглянулся, — после ухода Реза–Шаха перешел в жандармерию. Триста риалов получает в месяц. Солидный человек… — с уважением сказал «лекарь».

«Четырнадцать дней… ровно две недели, то есть в тот самый день, когда произошла перестрелка железнодорожной охраны с бандой», — продолжал размышлять я.

— Так вот, ага! И инглиз и амрикани в один голос сказали: резать надо руку Худадату–Мирзе. Только тогда родственники больного обратились ко мне. Я, конечно, сагиб, ничто, собака, пыль от ног почтенных иностранных хакимов, лечивших Худадата, однако с помощью пророка Алия, моих знаний и моего нуфуса («дыхания», то есть вдохновения) я излечил его в четыре дня.

— Ну это уж вы перехватили, уважаемый Аббас, — сказал я, продолжая думать о «пациенте» моего гостя.

— Клянусь бородою самого Мортаза–Али (зять пророка Магомета), да будет мир его душе, — заволновался Аббас. — Через неделю Худадат–Мирза сможет снова ходить в свою жандармерию.

— Вы сказали, почтенный Аббас, что ваш больной служил у некоего Краузе–сахиба. Я не знаю здесь такого.

— Теперь, ага, он уже не Краузе. Теперь он и не немец, — засмеялся Аббас. — Теперь он обучает музыке жандармов, дружит с амрикани и называется по–другому.

— А как?

Хаким озадаченно взглянул на меня, подумал и медленно произнес:

— Ага! Я человек маленький, ничтожный. Меня любой полицейский может раздавить, как червяка, а гнев начальства сделать меня прахом…

Мне стало жаль бедняка.

— Не надо, почтенный хаким Аббас. Я случайно спросил вас про этого Краузе.

Гость мой молчал, потом вздохнул и еще тише сказал:

— Ага! Вы сами подошли ко мне, я вас вовсе не знал, и я случайно очутился в вашем доме. Поэтому вы должны поверить моим словам. Я бедняк, фагыр (нищий). И отец, и дед мои были из самой несчастной райи (бедноты), и никогда никто из них ни от кого не слышал ласковых, добрых слов, не видел правильных, хороших дел. От своих властей и помещиков — побои и ругань, ну, а уж об иностранцах и говорить нечего. Инглизы считают нас ниже собак и грязнее свиней. И вот, ага, вдумайтесь в то, что я скажу вам: первый раз в жизни добрые слова и дела отец мой и дед, да будет им тепло в раю аллаха, увидели, как вы думаете, от кого? От русских. Тридцать лет назад здесь шла, ага, большая война между турками и урусами. Инглизы воевали с османами у Багдада, а русские возле Хамадана. А у нас в Иране был в эти дни голод. Никто: ни шах, ни шейхи, ни богачи не помогали крестьянам… Люди умирали, как мухи, и кто же стал кормить несчастных? Вы, русские. И мой дед, и мой отец, и вся наша деревня выжили до нового урожая только благодаря русским. Это было еще тогда, когда у вас был свой падишах, а когда он провалился в джехеннем (в ад), то, — лекарь приподнялся с места и, стоя, продолжал, — Ленин сделал свою страну богатой и свободной. И хотя от нас скрывают многое, но правда доходит и до наших ушей, ага. Я боюсь, сагиб, говорить громко, но в своей душе я кричу: «Зендебад энглаби сорх, зендебад Совет, зендебад барадер урус!» (Да здравствует красная революция! Да здравствуют Советы! Да здравствуют русские братья!)

— Садитесь, садитесь, пожалуйста, Аббас хаким! — сказал я, усаживая на стул гостя.

— Мы, иранцы, очень внимательно наблюдаем за всеми, ага. Инглизов и американи мы отлично знаем и ничего не ждем от них хорошего, но с русских мы не спускаем глаз. А почему? Для того, чтобы проверить, такие ли они хорошие в жизни, как говорят о них. И народ радуется. Ваши солдаты просты, храбры и справедливы. В них нет английской надменности и американского презрения к нам. Разве я, простой и нищий человек, пошел бы в гости к амрикани или инглизу? Я бы и не посмел, и не поверил бы им, а к вам пришел без страха, потому что вы русский, советский человек. Я все это говорю, ага, к тому, что если чем–нибудь смогу заплатить хотя бы частицу долга моего отца и деда, то с радостью сделаю это. А теперь, ага, если вам не безразлично, отпустите вашего гостя, и он вскоре снова посетит ваш дом.

Я крепко пожал Аббасу руку.

— А это, дорогой хаким, примите от меня в виде платы за обучение и ваше потерянное время, — сказал я, передавая гостю пятьдесят риалов.