— Знаешь, я часто тут вспоминаю дом.

— Скучаешь?

— Ещё чего! — фыркнула она, поворачиваясь к нему, — Мне тут больше нравится, священник.

— Нат, зови меня Нат.

— Я всегда мечтала быть леди, настоящей, соображаешь? И чтоб вокруг всё было, как у леди. Мне ма постоянно рассказывала, что должны быть свечи, картинки всякие, ковры. А дом папашин в гробу я видела. Много радости вставать ни свет, ни заря каждый день, чтоб воды набрать? А она жуть, какая холоднючая, особенно зимой! У меня руки всегда грубые были, как наждак. Кровили даже. А теперь нет.

Она триумфально повертела ладошками, давая Старбаку убедиться, что кожа на них белая и нежная, взяла сигару из стакана на том столе, где стояли миски с едой.

— Покурить не хочешь, Нат?

Старбак подошёл к ней, принял табачную скрутку, обрезал, поджёг, отдал обратно Салли, затем раскурил сигару для себя.

— Как ты меня нашёл? — спросила она, окутываясь дымом.

— С помощью брата Итена Ридли.

— А, Делани, да? Странный малый. Они с Итеном, хоть и братья, друг на дружку, вообще, не похожи. А Итена я прикончу. Ей-Богу, увижу — прикончу. Пусть меня потом вешают, что хотят, делают. Миссис Ричардсон говорит, что он, гнида, ныкается от меня, когда сюда приходит. Чует, чем наша встреча ему аукнется.

Она глубоко затянулась. Кончик её сигары ярко вспыхнул в полумраке.

— Как ты оказалась здесь?

Она неопределённо повела плечом и рассказала Старбаку, как приехала в Ричмонд к Ридли. Три или четыре дня он был нежен и обходителен. Потом предложил съездил присмотреть квартирку. Вместо этого два подонка схватили её и бросили в грязный подвал где-то в западной части города. Там они её били, насиловали, и снова били, приучая быть послушной.

— Дитё я потеряла. — бесцветно сказала она, — Оно, наверно, и хорошо. Что тут беременной делать?

Она обвела рукой комнату, намекая на нынешнее ремесло:

— Он их подрядил.

— Ридли?

Салли кивнула:

— Кто ж ещё? Я ему мешала, соображаешь? Вот и нанял парочку поганцев. Один ниггер, а другой белый. Работорговцы бывшие, не иначе. Больно ловко с людьми обходятся. Как мой папаша лошадей объезжает, эти двое объезжают людей. — она отвернулась к окну, — Наверно, меня и надо было объездить.

— Не говори так! — возмутился Старбак.

— Простая ты душа, миленький. — засмеялась она, — Как бы я иначе получила то, что я хочу от жизни? Можешь ответить? Я родилась в хлеву, и подохла бы в хлеву, кабы ма с папашей не подарили фигурку и мордашку, до которых вы, мужики, падки, — она сделала затяжку и отхлебнула вина из бокала Старбака, — Теперь я здесь, и я в ажуре, а этих двоих никогда не встречу опять. И слава Богу.

— Они тебя мучили?

— Чёрт, да. — Салли непроизвольно потянулись к шраму на щеке, — Не ради мучительства, соображаешь? Чтобы слушалась. Когда я орала, они надевали на меня такую штуку для рабов, намордник с железным кляпом. Больно было — жуть. После этого я больше не ныла, и они ко мне железку больше не применяли.

Бессильный гнев захлестнул Старбака:

— Кто они?

— Какая разница, Нат? Люди. — отмахнулась Салли. — С месяц где-то я была у них. Потом пришёл мистер Делани, сказал, что хочет загладить вину братца, забрал с миссис Ричардсон меня сюда. Выходили меня, и мистер Делани предложил выбирать: заколачивать деньгу здесь или идти на все четыре стороны. Я осталась.

— А домой почему не поехала?

Салли передёрнуло:

— Домой? Пусть он провалится, дом этот чёртов! У папаши никогда мозгов не хватало допетрить, что я — девочка, а не мальчишка. Всегда удивлялся, почему я выделываюсь: халупа есть, два пса охотничьих, винтовка, чего ещё для счастья надо?

— Уйдёшь отсюда со мной?

Она жалостливо хмыкнула:

— Миленький, и куда мы пойдём?

— Не знаю. На Север?

Он ткнул куда-то в заштрихованное дождём тёмное небо, с отвращением чувствуя, насколько глупо его предложение прозвучало. Салли покачала головой:

— Здесь у меня есть всё, чего я хочу.

— Но…

— Всё, чего мне надо. Слушай, люди ничем от лошадей не отличаются. Есть верховые, есть упряжные. Меня миссис Ричардсон придерживает для особых всадников, тех, кто в состоянии заплатить за покататься на мне, соображаешь? С какой стати мне куда-то идти? Я сыта, обута, одета, у меня вдоволь вина, сигар, и деньжата водятся. И я не собираюсь сидеть здесь вечно. Половина краль, разъезжающих в богатых каретах, начинали, как я, Нат!

Он угрюмо молчал, и Салли рассмеялась:

— Не дуйся. Лучше сними свою саблю, сядь поближе и расскажи мне о вашем этом Легионе. Ридли башку не отстрелили там? Жаль. Помнишь серебряное колечко моей ма? Он ведь украл его у меня.

— Я верну тебе кольцо.

— Не надо. Здесь кольцу не место. Отдай его папаше. Он любил ма. По-настоящему любил.

— Я знаю. Видел его на её могиле.

— Ну да. — она вкинула в рот засахаренную вишенку и забралась на кресло с ногами, — Почему ты назвался тогда священником? Я до сих пор гадаю.

Настал черёд Натаниэля исповедаться. Он описал Салли свой родной дом на Уолнэт-стрит в Бостоне. Тихий семейный дом, пропахший дёгтем, воском и дымом. Тихий не в смысле уюта. Тихий из-за того, что его обитатели передвигались на цыпочках, готовые прыснуть по углам при малейших признаках гнева преподобного Элиаля, а уж гнев этот, будто гнев ветхозаветного Бога израильтян, не заставлял себя долго ждать. На Ричмонд опустилась ночь. Ни Старбак, ни Салли не зажгли свечей. Говорили. О детстве, о любви, о несбывшемся.

— Когда ма умерла, всё пошло наперекосяк. — вздохнула Салли, помолчала и спросила, — Ты твердо надумал остаться на Юге?

— Скорее всего, останусь.

— Почему?

— С тобой быть. — сказал, как бы в шутку, и она отозвалась смешком.

А, правда, почему? Старбак задумался.

— А что мне ещё делать? Священником быть не хочу. Школьным учителем? Потянул бы, но не моё это. В юристы податься — денег нет. Торговать?

Он поджёг третью сигару. Делани не соврал, курение успокаивало.

— И чем собрался торговать, миленький? — саркастически хмыкнула Салли, — У тебя ведь даже моего стыдного товарца нет. Думай, Нат. Сам думай. Никто о нас не позаботится, никому мы не нужны, кроме себя. Ма беспокоилась обо мне, да на свой лад папаша. Только его мечта сделать из меня деревенскую бабу меня не устроила. И я стала тем, кем стала. А чем станешь промышлять ты?

— Этим. — он похлопал по ножнам лежащей на подоконнике сабли, — Я стану солдатом. Хорошим солдатом. Лучшим из всех.

Ещё не договорив, он знал, что сказал чистую правду. Солдатом? Почему нет?

— Я стану знаменит, Салли! Моё имя прогремит на Юге и на Севере, как… как…

Он запнулся, пытаясь найти точное сравнение. Вдруг, словно Провидение решило ему пособить, особняк сотряс громовой удар и темноту за окном расколола ослепительно близкая вспышка.

— Как молния! — победно провозгласил Старбак, — Как молния!

— Солдаты не богачи, Нат.

— За богатством не гонюсь.

— Я стою дорого, Нат.

— Деньги найдутся.

Она пошевелилась, затушила в пепельнице окурок, рассыпавшийся ворохом гаснущих искр. Сладко потянулась:

— Сегодняшнюю ночь тебе подарили. Почему, не имею понятия. Чем-то ты пришёлся ко двору мистеру Делани.

— Наверное.

Сердце колотилось в грудной клетке, как птица. Сколько же он должен Делани? И кто он на самом деле, этот Делани?

— Заведение принадлежит ему?

— Доля. Он подарил тебе эту ночь, целую ночь, до самого завтрака. А что потом?

— Я найду деньги. — голос предательски дрогнул.

— Можно обойтись и без денег. — уронила Салли после паузы.

Дождь выбивал бесконечную барабанную дробь по крыше.

— Как?

— Убей для меня Итена.

— Убить Итена…

Желание убить Ридли снедало его дни и ночи, исступлённо, неотступно. Убить Ридли. Именно этого Старбак и жаждал больше всего на свете, а вот сейчас произнёс вслух и отчего-то оробел.

— Убей для меня его. Убей! Не из-за того, что его милостью я очутилась здесь, Нат. Он врал мне, и я хочу, чтобы, подыхая, этот червяк знал, из-за кого он отправляется в пекло раньше срока. Сделай это для меня, Нат!