– И ты побеседуешь здесь, – с иронией прервал его Барберини, – в мире, с друзьями.

– Здесь, в Замке святого Ангела, с друзьями?

– Да, с монсеньором Скальей.

Металлическое кольцо обожгло ладонь кардинала Мысленно уже покинув судилище, он вдруг снова оказался на адских кругах Замка святого Ангела. Он не ослышался. Повелитель королевства земного и владыка царства небесного произнес его имя подчеркнуто неторопливо, с фатальной многозначительностью.

– Со мною? – Охваченный изумлением праведника, Скалья повернулся к папе.

– Да, с тобою, кардинал.

– Я не понимаю…

– Со временем поймешь…

На лице папы застыла маска напускной доброжелательности, под которой чувствовался коварный и холодный деспот. Мстил ли он сейчас за то, что Скалья отрицательно отнесся к избранию флорентийца, величественного и ослепительного, но лишенного подлинных христианских добродетелей? Окружающие также были ошеломлены. Князь римско-католической церкви любил изумлять свой двор, неожиданными решениями, ибо, подписывая подготовленные канцелярией бумаги, он чувствовал себя лишь исполнителем чьих-то чужих желаний. Собственной властью во всей ее полноте он наслаждался лишь тогда, когда мог приказать сделать нечто чрезвычайное, вроде, например, сегодняшнего. Разумеется, находились льстецы, которые ничем не позволяли себя смутить и подобные самодержавные капризы называли «мудрыми и величественными». А не защищает ли еретика «святой» кардинал? Это могло быть веской причиной. Скалья вдруг оказался перед ледяной стеной отчуждения. Тщетно искал он в чьем-либо взгляде сочувствия или ободрения. Сморщенные физиономии, потухшие глаза – лица этих людей походили на мертвые маски. Предоставленный самому себе, исполненный страха и отвращения, кардинал обратился к наместнику Спасителя на земле:

– Ты и меня заключаешь в темницу?

– Помилуй! – Маффео Барберини умел разыгрывать изумление. – Что пришло тебе в голову, высокопреосвященный? Не ты ли являешься подлинным столпом нашей церкви?

– Так, я полагал, было до сих пор.

– Полагай и в дальнейшем! Репутация праведника в глазах всей Европы делает тебя наиболее подходящим кандидатов.

– Нет?

– Прости, Святейший, не могу.

– А ты бы всегда хотел играть роль заступника? Разумеется, она тебя ни к чему не обязывает. Но теперь иной случай, и ты можешь на деле проявить себя верным слугой Господа нашего и его церкви. Наш апостолический престол подрывают люди двоедушные, они клевещут на меня, распространяют обо мне сплетни, озабоченные якобы восстановлением единства и чистоты христианства.

– Среди них слышны и голоса искренне озабоченных.

– Мы не забываем, дорогой брат, – поддержал папу генерал иезуитов, – что твои выступления в конклаве кардиналов были именно такими!

Однако Барберини эта реплика привела в ярость, и он с трудом сумел сохранить хладнокровие. Отношения между ним и генералом осложнялись с каждым днем. Будучи по характеру деспотом, папа не выносил могущественный орден иезуитов, к которому принадлежали все священники, исповедовавшие европейских Габсбургов. Легким движением бровей выразив неудовольствие вмешательством Муция, папа предостерег вновь назначенного инквизитора:

– Будь внимателен, высокопреосвященный! Клубок интриг со стороны враждебных нам сил опутал возвращение Доминиса в Рим. Твой долг развеять облако тумана, окружающее святой престол.

Муций и комиссарий Священной канцелярии многозначительно переглянулись: кого имеет в виду, кому угрожает флорентиец? Неужели им, непоколебимым в своей вере римлянам? С тех пор как Барберини был избран голосами французских кардиналов и умеренных, консервативный Рим не переставал волноваться. Однако в данный момент папа Урбан VIII лишил их возможности строить дальнейшие догадки, благословив подавленного и огорченного самаритянина:

– Это следствие окажет свое влияние на развитие всего христианства. Наше святое око бодрствует над тобою, страж Рима!

В слабой надежде изменить ужасное решение Скалья направился следом за папой. Поднявшись по лестнице, тот вступил в огромный роскошный зал, находившийся над Палатой правосудия. Его соотечественник, уроженец Флоренции Дель Вага расписывал также и верхние покои, где папы отсиживались в самые тревожные годы в истории своего государства. Дворец на верхней площадке укрепленного мавзолея Адриана был неприступен. И пока тонкий ценитель искусств римский первосвященник наслаждался созерцанием прекрасных фресок на античные сюжеты, его спутники, включая генерала иезуитов и комиссария Священной канцелярии, спустились в помещение под караульной вышкой, где находились пользовавшиеся печальной славой темницы. Осторожно ступая по мраморному полу, папа не выразил желания видеть рядом с собой подавленного инквизитора. А Скалыо вид великолепно убранного. зала расстроил еще больше. Здесь и вовсе не пахло христианским благочестием, повсюду царила роскошь и звучала жажда наслаждений, все свидетельствовало о разгуле и безудержной расточительности, в то время как внизу находились мерзостные темницы!

Миновав небольшую гостиную, папа спустился в лоджию, которую Браманте[8] прихотливо расположил на южной стене широкого венца крепости. Глубоко внизу у их ног, за Тибром, лежал Рим. Кардинал остановился на ступеньку выше своего неумолимого повелителя. Откровенно попросить об освобождении от тягостной обязанности у Скальи не хватало отваги. И через некоторое время, незаметно для самого себя подчинившись очарованию пейзажа, открывавшегося с высоты, он, подобно Барберини, погрузился в созерцание панорамы Вечного города.

Мягко опустились сумерки, апрельское солнце скрылось за Ватиканским холмом. От южных ворот Замка святого Ангела через Тибр вел древний мост Адриана, переходя затем в переплетения улиц, где над головами прохожих нависали огромные купола соборов и устремлялись ввысь колокольни. Внизу шумела река, резко изгибаясь к югу, и реквиему ее журчания вторили отдаленные людские голоса, щебетание птиц в кронах деревьев и шаги караульных. И пока кардинал искал повод начать разговор, папа вглядывался в лежавшую перед ними живописную панораму. Дуновения легкого ветерка с Апеннин приносили свежесть. Воздух хранил прохладу горных потоков, взгляд ласкали арабески пестрого ковра, очертания которых утратили свою дневную четкость. В эту минуту глубокого наслаждения казалось, будто у них под ногами не было страшной башни, где томились в цепях люди. То были жертвы величия Рима, признания и благоволения которого неустанно добивался упрямый флорентиец.

– Волшебное место, – пробормотал Барберини, словно допуская к себе в душу оробевшего спутника, – место, стоя на котором, по Архимеду, можно поднять земной шар…

Этот город издавна требовал от императоров хлеба и зрелищ. Но хлеб становилось все труднее пожинать на полях сражений, а зрелища предстоят – правда, с участием не гладиаторов, но праведников и еретиков. Этой уступки требовало от папы его окружение: в течение всей зимы оно открыто выражало свое неудовольствие, оговаривая его только что начавшееся правление и вовсю интригуя с Посольствами католических государств; оно пыталось скомпрометировать его, сомневаясь в его преданности Риму и зло подшучивая над первосвященником. Он победил на конклаве бывшую до тех пор всемогущей иезуитско-габсбургскую коалицию, но те, кто голосовал за него, исчезли; скрылись в нейтральных далях, оставив его в одиночестве перед пришедшими в неистовство консерваторами. Чего стоит золотая тиара, если ключевые позиции в курии удерживают противники? Прикрываясь взаимной лестью, соперники продолжали борьбу. Здесь, в этой лоджии, он по-королевски величественно противостоял всем политическим склокам, грязной клевете и нескончаемым интригам. Клоака клубилась у его ног, а в провинциях захватывали власть вассалы, коронованные разбойники и развратные· прелаты, которых уже не пугала угроза отлучения. Как же ему укрепиться па святом престоле?