здесь все неправда, все не так,

за дверью мир бездонный.

Из темноты метет метель

на белые завалы,

а поезд мчит меня к тебе

сквозь времени провалы.

Качаясь, фонари, как встарь,

пронизывают светом

пространства темноты алтарь,

не находя ответа.

Я полусплю-полуживу,

оставил на перроне

я время, пульс и суету —

их нет теперь в вагоне.

Из ниоткуда в никуда

мы мчим по расписанию,

здесь только чай и провода

достойны созерцания.

Здесь нет людей, одни места,

заполненные вяло,

здесь нет любви, одни глаза

опущены устало.

Вообще здесь нету ничего,

все ясно без вопросов,

лишь каждый хочет одного —

выжить среди торосов.

Из темноты опять метет

на снежные завалы,

и я пока лечу к тебе

сквозь времени провалы.

Нужна такая

Нужна такая, чтоб всегда с тобой

глаза в глаза за жизнью гнаться

и пониманья звук немой

помог душе не напрягаться.

О женщинах

О женщинах написано немало,

хотя зачем? Ведь ясно всем давно,

что что бы там такого ни звучало,

на ум мужской приходит лишь одно.

Наверное, можно в этом признаваться

и заплестись в таинственную нить,

хоть и не хочет – ждет она, чтоб сдаться,

кусочек вечности собой еще продлить.

Я вас любил, любовь еще, быть может,

угасла, не угасла – все равно!

ей это не вредит и не поможет—

она уже все поняла давно.

Ей трудно без тебя, с тобой – труднее,

ей без тебя опасно, но легко,

как быть тебе в такой простой затее,

особенно когда ты далеко?

Отдать большой поклон мобильной связи:

Слова соврут, но голос – никогда!

Не управляется душа с собой в экстазе.

Ты не вини ее, хотя бы, лишь, тогда…

Обиды

Купил кусочек мыла я и смылил его весь,

остался лишь обмылочек печальный,

и вот смотрю я на него в молчании —

мне с ним обиды легче перенесть.

Обиды в жизни жизнью станут сами.

Да, знаю, многие лелеют их свой век,

но я живу без них под небесами,

обиженный с кусочком мыла человек.

Одуванчиковый рай

Смыло радостью сомнение,

зелень льется через край —

мая чудное видение,

одуванчиковый рай!

Вот и вновь его встречаем

на поляне средь цветов

здесь свиданье назначает

солнца луч из облаков.

Сколько раз еще придется

встретить майскую зарю?

О, теперь уж точно знаю,

чем дышал всю жизнь свою.

Радость запахом сирени

разлилась по облакам,

как полуденные тени

не развесишь по рукам,

так и жизни не поймаешь

отражение и след,

в мае маяться не станешь,

хочешь этого иль нет.

Май тринадцатого года,

ты как раньше или нет?

Прожужжи мне с небосвода

пчелкой правильный совет.

Разбуди от тени серой,

чтоб заснуть в мечте твоей,

легким сделай дух и тело,

чтобы и в пропасть веселей.

Оставь себе

Из всех грехов оставь себе любовь —

я не о той, что к ближнему печется,

а той, которая зовет все вновь и вновь

и с древних пор страстным грехом зовется.

Ее не обмануть, не растворить,

хоть снадобий придумано немало,

природы голосом умеет говорить

так убедительно, что вновь начнешь сначала,

однажды уж пройдя весь этот путь

невольными упрямыми глазами,

немногие смогли с него свернуть,

хоть и бывает он умытым лишь слезами.

За что же ноша нам такая вот дана?

ужели только тяга к размноженью,

когда гормонами застелены глаза,

толкая от безумства к наслажденью?

И посмотреть – кругом глаза горят,

везде, где только ходят люди,

хотя открыто и не говорят,

но каждый сам в себе о том рассудит,

чего хотел бы он, но не имел,

чего она бы так желала ненасытно,

и почему ты вдруг опять сомлел,

увидев то, о чем мечтал годами скрытно.

Не верю тем, кто этим не болел,

ведь все одной питаемся мы пищей,

и воздухом мы дышим наравне,

и одинаково и видим мы, и слышим.

В любви мы тоже одинаково слабы,

калечит не любовь, а пресыщение.

так как же выбраться из этой ворожбы?

Иль продолжать скрывать свое сомнение?

Не призываю я, конечно, ни к чему,

нельзя пустить катиться под откосы

ни нравственность, ни веру, ни молву,

чем заплетаются противоречья косы.

и где та грань, которая любовь

и грех между собою разделяет?

У каждого своя она и вновь

решительность к сомненьям прибавляет.

Не надо ни пугать и ни травить,

не надо и клонить к свободе нравов,

лишь уваженье человечности привить,

чтоб меньше было нам глотать отравы.

Папа работал, шуметь запрещал

«Папа работал, шуметь запрещал» —

видно, он днем писал, не по ночам.

как это здорово, рифмы кайму

запеленать не себе одному!

Но, скажем честно, сегодня прошел

век поэтический, но не ушел

в душах поэзии сладкий гормон

и теребит, без сомнения, он

в юных сердцах – неумолчный мотив,

в душах испытанных – аперитив,

в нас остальных – незаметный излом,

тот, что готовит веков перелом,

тот, что стучит революцией в грудь,

и ведь уже ничего не вернуть!

Тот, что скучает по чистой реке,

верной-текущей – внутри-вдалеке.

Поэт в России

Поэт в России даже не поэт,

сама Россия больше не Россия,

и никого об этом не спросили,

и не с кого потребовать ответ.

Лишь все легонько руку приложили,

ведь надо было как то выживать —

крестами полотенца вышивать,

когда пасьянсами нам судьбы разложили.

И вот мы выживали, даже жили,

как нам казалося порою иногда,

и проносились мимо поезда,

а мы им шпалы с песней уложили.

Нас больше не обманешь, это факт,

как обмануть, кто ни во что не верит?

Не отдавать себя за просто так,

хоть это трудно – лезть в открыты двери.

А что такое это «просто так»?

Поди-ка, откажися от зарплаты?!

И шпала вновь осталася в руках,

к которым приросла уже лопата.

Разговор