Ах, да ведь он и так уже çi-devant – бывший: падший ангел, упавшая звезда, грянувшая с небес в глубины ледяной тверди. Проклятье мое напрасно. Все свершилось!

Секретарша колыхнулась в своем высоком кресле, и черный плащ ее волос на миг открыл резкий профиль. «Но мои влажные ладони… Мое трепещущее сердце… Нет, какое же я ничтожество, вот и Логос меня покинул, отлетел с омерзением, увидев мое смятение перед жестким лицом власти – преступной, денежной, циничной!»

Так думала я, еще сидя в приемной, на бархатном диване, украдкой вытирая платком потные ладони и – волнуясь. Что поделаешь. Нервы. Просить вообще противно. Но почему я так завелась? Сердце колотится, вся дрожу… Власть. Вот она, разлита вокруг. Вот ее ядовитые испарения, ее циничная сила. Логос, где ты? Легко же ты меня покидаешь. Меня, дрожащую тварь с потными ладонями…

Но тут секретарша пригласила меня войти. Вернее, просто посмотрела на меня наконец – впервые за полчаса, что я провела перед ней в приемной.

В проеме двери открылся зал. Задняя его стена терялась в солнечно-туманной дымке, так что пространство казалось безграничным. Как в горах.

Я ступила своими коричневыми ботинками на персиковый ковер, и высокие каблуки потонули в нем, утратив от этого всю свою звонкую и беспечную силу.

Передо мной простирался стол для заседаний, блестящий, как плавательный бассейн.

На столе сидел L – на самом краю, нога на ногу, легкий и угловатый, как хищная птица, готовый и мгновенно соскользнуть, и сидеть так бесконечно. Спокойный. Одной рукой он опирался на стол, другой сделал мне знак садиться.

– Хотите сок? Я могу предложить свежевыжатый, апельсиновый. Сам всегда пью. И только его. Не хотите?

Я не отказалась. Осетрина и другие компоненты здорового образа жизни олигархов появились позже, по ходу беседы.

И села в торце стола, поближе к двери. Положила ладони на стол (жест «открытая рука», как рекомендует мудрость пиара, а на самом деле – чтобы он знал, что я об этом приеме знаю).

Послушно отвечая на вопросы, я поняла, что от меня требуется. Деньги дадут. Иметь своих выкормышей – акул пера, взращенных на свежих кусках плоти раздираемой на части страны, на крови, алой соленой крови, ежедневно каплющей с олигархических клыков, – иметь таких не просто хорошо. Необходимо. Для пиара, понятно. Нужно же в этой стране формировать благоприятную информационную среду. Общественное мнение.

Я подарила учебник. Он полистал, кивнул, сказал, что до завтра прочитает.

Я подняла брови. И зря. Прочитал ведь! Назавтра же это и выяснилось, когда я в ректорской машине повезла к нему на подпись пакет документов, подготовленный с помощью скромной ротвейлерной девочки – секретарши Мефисто.

Он тоже поднял брови, и допрос продолжался. Я делала все по правилам: отвечая, смотрела в глаза. Прерывание зрительного контакта – переключение ролей в беседе. Он задавал следующий вопрос, уточнял и все чаще переходил к монологам.

– Образование у нас никуда не годится, – говорил Люцифер. – Совершенно оторвано от жизни. Люди ничего не умеют. Не приспособлены к жизни.

– К какой? – спросила я.

– Что к какой?

– К какой жизни?

– К профессиональной, вот к какой.

– Чтобы уметь, надо знать, – сказала я.

– Не умеют простейших вещей, – продолжал он. – В программах одна теория. То ли дело в Штатах. Нам нужен американский образец. Практика, практика и еще раз практика. Никакой теории. Кейс-обучение. Пример из практики – разбор – пример для выполнения. Очень просто. Вот и у вас так должно быть. На факультете журналистики. Вы будете деканом, согласен. Если Мефистофель рекомендует. И учебник ваш мне понравился. Составите программы – покажете мне. И никакой теории, уж будьте добры.

– У нас госстандарты, – взмолилась я. – Чтобы лицензию получить, нужна, например, теория журналистики. Так дисциплина называется. И много другого. Философия, как у всех. Логика. История журналистики. История литературы… – О риторике я и заикнуться не посмела.

– А вы программы по стандарту составляйте, а учите не по стандарту. Кому она нужна, эта философия? История тем более.

– Для аргументации хотя бы, – сказала я. – Для того, чтобы убеждать. Для пиара. И пропаганды, между прочим. Литературные аналогии, исторические – распространеннейший тип доводов в журналистике. Без него никуда. В рекламе даже.

– Риторику введите, – приказал Люцифер. – Я ваш учебник еще почитаю, пока листал, вижу – почти пиар. Пусть будет. Пиара побольше. Все остальное – к черту. Одна практика, помните, одна практика.

– Но ведь они сразу в газете работать будут. Это и есть практика.

– А тогда можно вообще только газету и оставить, – улыбнулся он. – Так и сделаем. Нечего зря время тратить. В аудиториях штаны просиживать. А программы напишите. В министерстве пройдет, мы устроим. Получите вы свою лицензию. Скажите, а вы действительно считаете, что все это нужно?

– Что все?

– Ну, вы понимаете. Теория. История с географией…

– Считаю.

– А у вас дети есть?

– Есть, – сказала я и впервые за эти часы вспомнила о Ники. Странно, что забыла. Ведь для него я тут и мучилась, для него и его отца. Что бы он сказал, если б сидел здесь, за блестящим столом, и слушал, как клекочет об образовании эта крупная хищная птица? Какой свет знания несет на своих черных крыльях?

В этот момент внесли осетрину. Жаль все-таки, что Ники тут нет.

– А чем они занимаются?

– Тритонами, – чуть было не сорвалось с моих пересохших губ, но я вовремя одумалась. Вряд ли Люцифер вообще знает, что это такое. Кто это такие.

– Лягушками, – ответила я.

– ЧЕМ??? – не спросил он, нет, – вскричал в возмущении.

– Лягушками, – повторила я внешне спокойно. Было ясно: он ждал, что я отвечу как всякий, до меня входивший в эту дверь и удостоенный сидеть за этим столом: юриспруденцией, экономикой, медициной… Журналистикой, наконец.

– ЗАЧЕМ??? – снова воскликнул он.

– А потому что это ИНТЕРЕСНО, – сказала я.

Люцифер почувствовал, что некая грань преодолена, и услышал в моем зазвеневшем голосе вызов.

– Интересно? – повторил он с издевкой. Но и с недоумением. Он был озадачен. – Интересно?

– Ну да, интересно. Просто интересно, и все.

– Но… Так же нельзя. Что они будут делать, когда вырастут? На паперти стоять с протянутой рукой?

– Конечно. Именно. Это у нас называется – наукой заниматься.

– Но ведь у нас это бесполезно, – сказал он, успокоившись. – Наукой стоит только в Штатах заниматься.

– Ну… Наверное, – сказала я. – У нас сейчас, наверное, и правда бесполезно. Но что значит – полезно? Вы что имеете в виду?

– Да в общем-то ничего. Лягушками одинаково бесполезно. Что в Штатах, что у нас. Один черт. Вот вы говорите – интересно. Это ведь что? Так, удовлетворение собственных потребностей. Потому за это и не платят ничего.

– А вот, – начала я вкрадчиво, – вот, скажем, Фарадей. Он, думаете, почему изучал химическое действие тока? А потому, что им владела общая идея – чисто философская, между прочим. О единстве сил природы. И открыл электромагнитную индукцию. И эта самая индукция стала основой всей электротехники. А делал он все это не ради пользы. Ему лампочка Ильича даже померещиться не могла. Ему просто было ИНТЕРЕСНО. А все это я знаю, потому что училась в советской школе. Физику учила. Хотя для практической жизни, тем более для моей профессиональной, физика совершенно бесполезна. А вот вас переспорила. Не знала бы – не смогла. Вот.

– Ну, до свидания, – сказал Люцифер. – Спасибо, что уделили мне столько вашего драгоценного времени. Оторвали от изучения того, что вам интересно. Вы интересная женщина, между прочим. Вам это известно? Из школьного курса физики, я полагаю? Или из вузовской философии?

– Ну да, – согласилась я. – Из диамата, истмата и политэкономии: капитализма и социализма. У меня только за социализм четверка, а так все пятерки.Не сомневаюсь, профессор, – ухмыльнулся Люцифер на прощанье. – Могли бы и не говорить. Это само себя видит, как сказал бы француз. Монтескье какой-нибудь. Но я ведь не менее галантен, правда?