– Ой, какая собачка! – заголосил вдруг дежурный тонким женским голосом. – Собаченька ты моя! Азиатик! Азиатище ты мой дорогой! Ой, какая собачка-то у вас!

И, птицей слетев со ступеней, строгий постовой поспешил к «форду». Батон, высунув в разбитое окно свою громадную голову и подняв к серому неласковому небу морду в стальной сетке, продолжал выть.

Милиционер почтительно остановился на должном расстоянии. Мы подошли ближе. Батон смолк и попытался протиснуть в окно передние лапы и грудь.

– Место! – мужественно и небрежно произнес

Алексей. – Место, Батоша! Собака послушалась, прижала уши и заскулила.

– Он у меня туркмен, – бросил Алексей, не оборачиваясь. – Из Ашхабада. От победителя всетуркменских боев. Акгуш – слышали, конечно.

Милиционер кивал, выражая свое восхищение стоном и мычанием. Наконец он обрел дар речи. Это выразилось в том, что мы были немедленно и безвозмездно отпущены, приглашены в случае чего заезжать и снабжены парой сарделек для потомка победителя боев.

Только теперь мне ясно, что и нам выпало жить в романтическую эпоху. С нее и начался Период мутаций. Эпоха перемен, как называет наше время мой сын.

А тогда его отправили домой. Пока Батон заглатывал сардельки, а намордник лежал рядом, на перекресток вырулила «Нива» по имени Нюшка. Она легко узнаваема по цвету – только в пионерлагерях и столовках социализма с человеческим лицом (как, впрочем, и с нечеловеческим) бывал такой. Это особый цвет особого напитка под названием «кофе с молоком». Вместе с социализмом исчезли лица, исчез и напиток. Но цвет остался. Нюшкой называл свою машину Алексеев брат. Он же наш дачный сосед. Остановился поздороваться, разглядеть новую ухмылку «форда-скорпио», узнать, какова наша дальнейшая судьба. О ней мы молчали. Доедем до Истры, там дела по страховке. А Ники отвези, пожалуйста, домой, если не в напряг. То есть если тебе не в лом. А то у него температура поднимается. Ники, крест-накрест обвязанный серым платком, затянутым за спиной узлом, как во времена войн и бедствий, бледный, словно выпавший снег, так и сидел в «фордескорпио». Брату, тоже Николаю, дали ключи от квартиры, я поцеловала свое дитя в горячий лоб, Нюшка вздрогнула, мгновенно приняла с места, понеслась к Москве, разбрызгивая мутную снежную кашу, и исчезла из виду.

Мы сели в «форд» напряженные и растерянные. Виталина, сдвинув брови и, я подозреваю, сжав зубы, тронулась в нужном направлении. Ехали молча. Алексей поглаживал Батона, я смотрела в окно. Наконец «форд» притормозил, свернул на боковую дорогу шириной в одну бетонную плиту и вскоре остановился на обочине, почти под навесом темных еловых веток.

– Достаточно безопасно? – спросила Вита каким-то бесцветным голосом. – А то я могу и в лес въехать. Тут ровно.

– Давай лучше в лес, – ответили мы хором. – Спокойней будет.

Машину поставили так, чтобы с дороги не было видно. Белый низкий «форд» снежным пятном светлел в прогале черных стволов.

Батон, освобожденный от поводка и стальных вериг на морде, с облегчением отряхнулся и забегал кругами. Алексей с саперной лопаткой дал нам с Виталиной по шампуру. Очень быстро мы нашли выворот – упавшую ель с поднятыми к серому небу корнями. А потом еще один, и еще… Ураган сделал место неузнаваемым. Деревья лежали, как воины, павшие на поле битвы. Мы разошлись и уже не видели друг друга за стволами и кустами подроста.

– А! – вскрикнула Вита. – Идите! Ко мне! Сюда, скорей! Алексей! Лопату!

Спотыкаясь о корни, скользя по свежему снегу и старой траве, мы побежали. Виталина стояла, воздев руку, как ветвь. Но не просто так: рука ее держалась за ветку. За ветку елки.

– Смотрите! – проговорила она. Голос дрожал. Она указала на ветку другой рукой. И рука дрожала. Дрожала и ветка, на которой блестело серебристое колечко фольги.

Она отпустила ветку, нашарила в кармане куртки пачку своих тонких безвредных сигарет и не без труда закурила. Желтое пламя зажигалки трепетало, и колеблющийся конец белой «палочки здоровья» никак не мог с ним соприкоснуться.

Затянувшись наконец, Виталина вонзила шампур прямо себе под ноги, чуть не попав в сапог. Стальное острие вошло в снег, как в масло, до самого крючка на рукоятке. Виталина бросила сигарету и стала тыкать шампуром в землю вокруг себя с отчаянной яростью убийцы. Результат был тот же. И вдруг…

– Копай тут! – бросила она Алексею. – Тут!!!

И еще несколько раз погрузила острие в ровный, усыпанный серой хвоей, свободный от снега квадратик. Он был и вправду не больше детского носового платочка. Шампур входил только до половины. Мне показалось, что я услышала лязг.

Алексей расчехлил саперную лопатку и опустился на колени. Шапку он снял и бросил рядом, прямо в снег. Видно было, что ему жарко. Батон подошел, опустил голову, понюхал шапку, потом землю. Мы с Виталиной замерли.

Уже на третий раз клинок ударился о стекло. Этот звук расслышали все.

– Осторожней! – Виталина упала на колени рядом с Алексеем и протянула руки к лопатке. Он послушно передал ей инструмент. Его лысина покраснела, и сверху мне было видно, как очертания озера Лобнор проступают темным пятном под тонкой кожей.

У меня сильно билось сердце. Перед глазами стоял Ники в сером козьем платке. Я вспомнила, что он так и не выучил таблицу умножения. А это ему так нужно… Бедный, бедный мальчик. Его нужно серьезно обследовать. И лечить. Если бы были деньги… Боже мой, если бы там оказались деньги…

Виталина вынула из земли трехлитровую банку. В ней оказалось зимнее гнездо уховерток, много хвои, несколько горстей серой земли, легкой и тонкой, как прах, четыре мелких камешка, белая толстая личинка с рыжей головой и перемычками на восковом теле, свернувшаяся во сне колечком, и более ничего.

Мы встали, торопливо отряхивая колени. Нам было куда спешить – задержка на посту ГАИ отняла драгоценные часы короткого дня предзимья.

До темноты мы перерыли вокруг все. И все истыкали шампурами. Другой банки не было.

– Нет, – говорила Виталина, выжимая газ на пути в Москву. – Это все-таки не та. Крышки рядом нет. Я же ее крышкой закатала, как компот. Допустим, он выкопал банку, вынул деньги… Нет, глупо. Триста тысяч долларов так просто не вынешь. Я помню, как трудно их было засунуть. Потом что, он с собой консервный нож привез? Мы же вот не взяли… Впрочем, может, у него на перочинном лезвие есть… Нет, банка не та. Любой взял бы ее целиком, как есть, чтобы побыстрей, опасно все-таки: вдруг кто заметил и следит… А уж дома…

Я вспомнила почему-то прилавок в универмаге на Усачевке. В доме, на котором еще несколькими годами раньше, когда лицо социализма было нечеловеческим, можно было прочитать вывеску: «ПРОМТОВАРЫ». Даже теперь, в романтический период Эпохи перемен, здесь можно купить все, от тканей до кофемолки и шпилек. На этом прилавке мирно лежат крышки для банок, полиэтиленовые и жестяные, странное приспособление с черной ручкой для закатывания домашних консервов, щетки и проволочные мочалки для мытья посуды, затычки для ванн, с цепочкой, хозяйственные ножи, пакетики синьки, черно-желтое мыло – хозяйственное. Лежит здесь и тот предмет, который вызвал в моей памяти эту картину: желтая деревянная ручка со стальной насадкой из двух толстых изогнутых лезвий – одно подлиннее, другое покороче. На ценнике под ним надпись: «БАНКОВСКРЫВАТЕЛЬ». Рядом находился штопор с такой же деревянной ручкой, а под ним надпись: «ПРОБКОИЗВЛЕКАТЕЛЬ».

– Да, – сказал Алексей. – Банка не та. Это какая-то совсем другая банка.

Наступила тишина. Было слышно только, как сладко посапывает Батон, нагулявшийся за день. И все понимали: денег нам не найти. Клада не будет. Все.

– Это он, – с горечью произнесла наконец Вита, выразив то, о чем каждый из нас уже подумал. – Это он, конечно. Боб. Какая же я дура! Какая дура!! Он вырыл ее сразу же, как зарыл. Отвез меня домой, вернулся и вырыл. А мне сказал, что едет на работу. Да, я помню. Он тогда уезжал. И шофера вызывал, снова. Нет, ну надо же быть такой дурой!!! Я же знала, что для него деньги. Как я могла думать, что он бросит такую сумму. Мелочь для него, конечно, но тем более. Он скорей миллион потеряет, чем десять баксов. Думал, наверно, что я туда понесусь на следующее утро, одна. Вот и решил опередить. Спохватился. А я до сих пор не спохватилась. Не дни прошли, а год. Даже больше. Идиотка.