Погода была отличная: высокое лазурное небо стояло над океаном прозрачным колпаком и словно закрывало его от предгрозовых и предштормовых знаков. Этот ярко-голубой колпак был оберегом и от других невзгод – выплесков гнева и ярости морских духов, а они нет-нет, да дают о себе знать, и конечно же – от призрака Летучего Голландца, который последнее время стал все чаще появляться возле мыса Доброй Надежды. Он словно поджидал корабли на перекрестке морских путей, чтобы похохотать потом над моряками, трясущимися от страха. Некоторые поговаривали, что даже слышали этот хохот: он похож на раскаты грома, но разве спутаешь со звуками природной стихии голос получеловека-получудовища?

Когда до Капштадта оставались сутки, не более, произошло событие, не просто нарушившее монотонность и однообразие жизни на корабле, но и вообще изменившее, если не сказать – остановившее, ее течение.

Началось все с того, что на завтрак пассажирам подали нечто между жидким омлетом и гороховой похлебкой. Кок сказал, что заканчиваются продукты. По всем расчетам, их должно было с лихвой хватить до Капштадта, а там уже можно было и пополнить запасы. Поэтому с самого утра у всех настроение было не самое радужное: небо казалось уже не таким высоким, а словно нависшим над кораблем, как колпак над клеткой попугая.

Ближе к полудню на востоке появился парусник. Он шел со стороны не Капштадта, что и не вызвало бы волнений команды, а – Мадагаскара, причем, на всех парусах, уверенно и стремительно, и – наперерез голландцам. Ветер с востока раздувал его паруса, наполняя их силой, – сегодня он был на службе у команды именно этого корабля.

– Эй, на палубе! – послышался издалека громкий голос на яванском, но с заметным акцентом, – не вздумайте палить из пушек! Не то отправитесь за сундуком сокровищ… Вам – черная метка[183]: собрать все сокровища и оставить их по правому борту.

«Пираты! – застучало в висках Альберта. – Надо же, как не повезло… И ведь с недавних времен Мадагаскар стал пристанищем пиратов и работорговцев… А впрочем, чему здесь удивляться, если стоит остров рядом с морскими путями, по которым и ходят туда-сюда торговые корабли? Тут и у самого ленивого появится желание полакомиться чужой добычей!»

Альберт знал, что если случаются такие встречи, не жди благополучного конца: пальнешь из пушки – и в тебя выкатят «ядрышко», так что считай – потопишь корабль. А бывало, это служилые рассказывали, что непослушных членов команды забирали с собой – или на своем же корабле матросом держали, или, что еще хуже – продавали в рабство…

– Эй, ты, старый пройдоха! [184] – продолжал кричать громкоголосый, видимо, он видел кого-то на палубе, – где ваш капитан? Ушел пообщаться с Веселым Роджером?[185] Рядом с ним кто-то расхохотался низким басом, видимо, ему понравилась шутка своего подельника.

– Ну, а ты, Костик, чего ржешь? Посмотри на свое брюхо! Разъелся, как кот в портовом трактире… Или на родину захотел?

Теперь уж разразился смехом первый «громила».

Альберт осторожно выглянул из-за мачты и увидел почти голого, в одной набедренной повязке, толстенного европейца. Если бы не крепкий загар и не туземное обмундирование, можно было бы принять его за знатную особу, почти за князя.

– Тьфу ты, сука, – сплюнул сквозь зубы Костик, и уже по-голландски спросил, – ты что, сегодня не промочил горло? [186] Цепляешься ко всем… Или захотел сойтись якорями?[187]

«Странный на вид европеец: и не голландец, и не француз, – подумал Альберт, – а по говору, так вовсе странный – о самом высоком чувстве говорит с таким пренебрежением…» Альберт слабова-то владел яванским языком, хоть и приходилось общаться с местными князьками, но отлично знал, что «сука» у них – это «любовь»[188]. И тут он вспомнил, как приезжали к ним из Московии, правда, это давно уже было, такие же странные господа… Да нет, откуда взяться здесь, в Индийском океане, человеку из далекого медвежьего царства?..

Пиратский парусник уже почти вплотную подошел к голландскому кораблю. Вот-вот он возьмет его на абордаж. И тогда… Альберт мысленно уже прощался со своей шкатулкой. Он знал, что если не вынесет ее на палубу, как требует «громила», не миновать ему смерти: тех, кто прячет ценности, не щадят.

– Выкидывайте белый флаг! [189] – прокричал пират.

– А где ваш флаг? – неожиданно послышался голос голландского капитана. – Что-то я его не вижу!

Он явно шел на рожон, потому что в этом голосе не было ни одной нотки страха, все ноты звучали уверенно и даже с пафосом.

– У нас есть только один флаг! – продолжал трубить на басах «громила». – И он такой же черный, как черны наши сердца!

Неизвестно, чем закончился бы этот диалог, если бы чья-то истерзанная душа не подчинилась жестокой воле своей судьбы. В самый критический момент, когда уже к борту тянулись абордажные «кошки», кто-то на пиратском паруснике взвизгнул:

– Снимаемся с якоря! [190] Волна-убийца!

Альберт не понял, выполнил ли штурман последний приказ. Он поднимался на палубу со шкатулкой в руках, когда почувствовал, как потемнело в глазах. Посмотрел вверх и не увидел неба – вместо него над кораблем застыла гигантская темно-синяя водяная глыба. Эта волна была с таким высоченным гребнем, что смогла бы накрыть великанское судно, а тут – хлюпенький кораблик человечков-лилипутов…

Он успел подумать о двух предметах, правда, один из них недавно перестал быть просто предметом – он стал маленьким мальчиком по имени Джами, а второй… боже, а второй – белые перчатки… они, как и Джами, остались там, в каюте…

Через пару минут водная поверхность океана разгладилась. Она словно выполнила свою миссию и безмятежно переливалась под лучистым солнцем. На ровной поверхности океана не осталось даже следов от игрушечного кораблика, нет, кое-что всплыло – несколько деревянных обломков от досок, с высоты птичьего полета похожих на соломинки в домашнем пруду.

Глава 4

Ваян в России

Август 1723 года.

Утро выдалось свежим и ясным. Солнце ласкало все живое трепетными августовскими лучами. Впрочем, в Санкт-Петербурге и летом не особенно жарко, но в прошлом месяце почти неделю стояла сухая и душная погода, как будто духи Балтийского моря перекрыли подачу легкого бриза.

На берегу Финского залива уже толпился народ. Ему всегда любы зрелища, он неизвестно откуда узнает о них и тут же появляется, чтобы поглазеть. Так что уже по скоплению людей, да еще и по флагам, развевающимся на ветру, можно было определить, что начнется здесь не рядовое представление веселья ради, а нечто грандиозное.

– Корнелиус! – окликнул направляющегося в сторону пристани крупного осанистого мужчину сам вице-адмирал Балтийского флота Александр Меншиков. – Познакомься, это – Ян Геррит Поль, твой земляк, будете работать вместе…

Рядом с Меншиковым стоял задумчивый, даже чуть грустный мужчина среднего возраста. Но в остальном чувствовалась в нем необычайная сила, видно было, что человек этот не за канцелярским столом просиживает штаны, а работает под солнцем и ветром: ровный загар на мужественном лице и крепкая рука, которую он протянул для рукопожатия, говорили об этом.

– Корнелиус Гитманс, – представился он своему земляку. – А не сын ли ты Геррита Класа Поля?

– Да, сын, – ответил тот. – Вот… приехал по приглашению Петра Великого… Давно собирался…

– Ладно, вы тут поговорите, а мне нужно поднимать императорский штандарт[191], – Александр Меншиков торопился, значит, торжество вот-вот начнется.

– Как там, в Амстердаме? – в голосе Корнелиуса звучали нескрываемые нотки ностальгии, – я не был дома уже несколько лет…

– Все по-прежнему: так же строятся корабли, так же ходят они на Батавию, только поубавилось желающих служить на них…

Он замолчал, словно раздумывая, стоит ли говорить о том, что у него возник конфликт с Ост-Индской компанией, которой верой и правдой служил всю жизнь его отец, а потом, на его же месте – корабельным мастером и управляющим, и сам Ян Поль?