Пасьянс Катя называла игрой. Она считала, что в этой игре главную роль играют не интеллектуальные и, как в шахматах, не комбинаторские способности игрока, а удачное расположение карт. А если многое зависит от того, какие выпали карты, значит, на них можно и погадать.

Загаданное желание прозвучало так: «Хочу, чтобы история, о которой рассказал Буди, благополучно закончилась». Потом Катя достала колоду потертых карт и начала их раскладывать. «Интересно, – пришла в голову неожиданная мысль, – а эта история уже имеет свой финал, о котором мы можем просто не знать? Или же его можно самим придумать?» Ей показалось, что бубновый туз подмигнул. У него были лучистые, совсем не такие, как у серьезных, напыщенных дам, глаза. А солидный животик напоминал авторитет учителя по литературе Николая Захаровича – такой же аккуратный, а не бесформенный, как у некоторых. Катя сконцентрировала свое внимание на этой карте, но король стал таким же равнодушным, как прежде.

Карты ее слушались: тузы выпадали вместе с дамами, а тройки – с десятками, – Катя разложила «Пирамиду». Парные карты стремительно покидали игровое поле. И даже когда появилась опасность, что останутся три непарных, будто кто подбросил им «вторые половинки» – тройку, семерку и туз. «Надо же, как у Пушкина», – подумала Катя и добавила к ним свои – десятку, шестерку и даму. Удивительно, но дама была пиковая, самая мрачная и даже – трагическая. У Кати она вызывала именно такие ассоциации. На душе стало спокойнее. Пасьянс сошелся, но главное даже не это. Десять минут уединения очень помогли ей снять напряжение.

– Катюша! – послышался из кабинета голос отца. – Мы тебя ждем!

Как вовремя!

– Ну вот, не подвел меня Кардапольцев, сбросил информацию, как и обещал…

Георгий Дмитриевич немного волновался, он с нетерпением ожидал нечто важное, то, что может, наконец, внести в эту историю ясность:

– Так-так-так, читаю: «В процессе изучения материалов архива…»

– Папа! Читай главное! – Катя горела нетерпением. – Эти профессорские штучки – размазывать информацию, как бутербродное масло, мы знаем.

– Так-так-так, читаю: «…выяснилось, что прапрадедом Павла Блэнка был спасенный русскими моряками иностранный гражданин, скорее всего – Ост-Индии».

– Ну вот, теперь тоже не все понятно без подробностей, – недовольно проворчала Катя.

– Ты сама просила суть, вот я и прочитал выводы. Ладно, слушайте внимательно…

Георгий Дмитриевич поправил очки и продолжил читать письмо профессора Кардапольцева:

– В тысяча семьсот двенадцатом году русский клипер «Отважный» возвращался из Ост-Индии. Когда он находился недалеко от мыса Доброй Надежды, моряки обнаружили обломки корабля, потерпевшего крушение. Возможно, его накрыла «волна-убийца». Даже по этим обломкам явствовало, что корабль сделан добротно, хорошими мастерами, скорее всего – нидерландцами или португальцами. Из предметов, которые они достали из воды, самым примечательным был мальчик-туземец, маленький и хрупкий, одетый в короткие шаровары. Других вещей с ним не было. Вместе с мальчиком были выловлены: шляпа голландского или португальского покроя, одна; плетеная шкатулка для женских безделушек, пустая, одна; трубка курительная, одна; женские перчатки, одна. Мальчик не понимал по-русски, поэтому его имя, а также место жительства, неизвестны. Данные изложены в судовом журнале и подписаны капитаном корабля Андреем Прохоровым.

– Получается, что этот мальчик – прапрадед Павла Блэнка? – на лице Буди было крайнее удивление. – И можно ли это доказать? А где же обещанная нам мама-голландка?

– У меня тоже есть вопрос, – громко произнесла Катя, поддерживая позицию Буди, – но он самый главный: а где крест?

– Действительно, и здесь не складывается ребус… – согласился с их доводами Георгий Дмитриевич. – Все-таки, есть еще какая-то очень важная информация за бортом…

– Папа, ты скоро капитаном станешь, уже матросский сленг появился.

– Появится тут, Катюша, чувствую, и не то… Теперь я не успокоюсь, пока не узнаю эту историю во всех подробностях. Вот так-то! Подождите, я еще не все прочитал. Вот еще приписка: «Уважаемый Георгий Дмитриевич, если вас заинтересовала моя информация, я могу продолжить свою работу. Думаю, что сохранились некоторые данные с российских судостроительных верфей, а также со строительства Санкт-Петербурга. Если этот мальчик остался в этих сферах производства, возможно, я смогу проследить его дальнейшую судьбу».

– То есть, если мальчик стал прислугой в богатом дворе или учеником сапожника, шансов узнать о нем совсем нет, – продолжила мысль профессора Катя.

– Именно так, – поддержал ее отец, – посудите сами, кто же будет писать летописи о простолюдинах? Тут нужна очень важная зацепка, чтобы попасть в историю… Вот у нас, например, в двух случаях было крушение корабля…

– Может быть и другое, – заметил Буди, – например, оказаться рядом с известным человеком, или же присутствовать на очень важном, историческом, мероприятии.

– Что-то не походит по этим описаниям, что у мальчика мама голландка, – начала опять рассуждать Катя. – Ни одной зацепки… Обнаружен в месте, где проходят корабли со всех стран, и куда угодно…Это мог быть и китаец, и индус. Если бы он заговорил по-голландски, наверное, его кто-нибудь бы понял… Помнишь, папа, ты рассказывал о том, что много мастеров с Голландии работали тогда на русских судостроительных верфях, да и наши ездили к ним… Если бы хоть крест был с ним? Хотя…

– А может, он с ним был! – горячо возразил Буди. – Мог он его запрятать?

– Да ладно, Буди… Куда запрятать-то? В шаровары?

Катя не сдавалась, она никак не могла принять уравнение с несколькими неизвестными за действительную версию. И все же… И все же интуиция ей подсказывала, что именно этой версии и нужно придерживаться.

– А вы знаете, я ведь и сам могу параллельно с профессором покопаться в своих архивах, – ошарашил обоих Георгий Дмитриевич. – Я ведь, когда начинал готовиться к защите, а это было еще два года назад, если не больше, много какой информации собрал… Есть у меня и файлы о российском кораблестроении, и о первых питерских строителях… Как раз то, о чем говорил Кардапольцев. Надо тоже посмотреть. А вдруг что-то интересное обнаружу? Тем более, что теперь я знаю, о ком искать: о мальчике-туземце!

– Папка! Я же говорила, что не зря копаешь Петровскую эпоху!

– У нас очень мало времени, – задумчиво произнес Буди. – Я уже забронировал билеты. Рейс через два дня. Как раз и Катя освободится… Да и Новый год приближается… лучше все-таки встретить его дома, чем в дороге…

– Надо же, как мы закрутились, что и о празднике забыли!

Катя встала с дивана и подошла к окну. Опять падал снег. В него потихоньку перешел вчерашний дождь, и хлопья были огромными и пушистыми. Их так хотелось назвать влажными, если бы они не были из воды. А вот мелкие колючие снежинки Катя назвала бы сухими. Снежинки падали и падали, отчетливо вырисовываясь в светлом сегменте, который вырезал из темноты одинокий фонарь-стражник.

– Катюша, там снег? – отец почувствовал ее настроение. – Да, кстати, а где Валентин?

– Правильно, папа, ты назвал его. Был Валек, стал – Валентин. Потому что уже тоже вырос. С нами ему неинтересно, так что наверняка с девушкой гуляет.

– С девушкой?

Отец никак не мог себе представить мальчика с оттопыренными ушами, которому он постоянно по дороге в детский сад завязывал шнурки, в обнимку с девицей…

– Так… На чем мы остановились? – Он усиленно пытался скрыть растерянность. – А-а-а, Буди сказал, что времени у нас мало… А когда его было много? Давайте сейчас отдыхать, на эти два дня планы уже построены, а после Катиного показа соберемся и подведем итоги.

Глава 2

О пользе уроков вязания

К показу Катя готовилась несколько месяцев. А если вспомнить о той минуте, когда эта идея пришла ей в голову, то получится – не меньше года. Ей не просто хотелось сделать женскую зимнюю одежду красивой, но и сохранить в ней русские национальные традиции. А они совершенно забыты последнее время, стерты бесформенными «однополыми» пуховиками или же добротными, но «интернациональными», шубами и дубленками. Она мечтала изменить покрой шуб и пальто и придумать к ним оригинальные головные уборы. А если и пофантазировать над цветом? Ведь с приходом осени можно наблюдать на улицах одну и ту же картину: женщины расстаются с легкой, изящной и расцвеченной всеми цветами радуги летней одеждой и нахлобучивают на себя убогую серость, под стать унылому настроению.